Дэвид Моннери - Боснийский ад

— Мне нужно потолковать с женой, — сказал Дохерти. — И что у нас со временем? — Ему почему-то вдруг запало, что он готов отправиться в Боснию и рискнуть там жизнью, но только после Рождества в семейном кругу.

— Ситуация не то чтобы горящая, — сказал Дэвис. — По крайней мере насколько нам из-вестно. Но мы бы хотели отправить команду в начале будущей недели.

— Приговоренным положен роскошный рождественский обед, — пробормотал Дохерти.

— Ну, все не так страшно, — сказал Дэвис. — Миссия не из разряда самоубийственных. Но, если тебе видится именно так, ты можешь просто не ехать в Завик. Я не из тех людей, которые приносят хорошего человека в жертву, лишь бы вызвать улыбки на лицах армейских бухгалтеров.

— Уговаривать не будем, — с улыбкой сказал Дохерти.

— Да, наверное, именно так говорили и Икару, — заметил Дэвис.

— Так ты, может быть, и не хочешь, чтобы я поехал? — полушутя спросил Дохерти.

— Если быть до конца откровенным, — сказал Дэвис, — то не хочу. Ты следишь за тем, что происходит в Боснии?

— Не так внимательно, как надо бы. Боюсь, жена знает больше.

— Это просто кошмар, — сказал Дэвис — И это еще не то слово. По данным нашей разведки, люди в Боснии творят друг с другом такое, чего не было в Европе со времен религиозных войн семнадцатого столетия, ну, может быть, за исключением событий на русском фронте в прошлую войну. Поступают донесения о массовых расстрелах, о том, как целые деревни сгоняются в церкви и сжигаются заживо, о насилиях в таких масштабах, что создается впечатление, будто проводится скоординированная политака на пытки и увечья, война без всякой морали и оглядки на человечность...

— В этом суть тьмы, — пробормотал Дохерти и ощутил, как по спине побежали мурашки, пока он сидит тут вот, в любимом своем пабе, в городе, в котором родился.

Подкинув Дэвиса до гостиницы, Дохерти медленно поехал домой, размышляя над тем, что поведал ему КО. Натура его как бы раздвоилась. Один не прочь был поехать, другой серьезно сомневался. С одной стороны — верность воинскому братству и тяга к приключениям. Но с другой? Разве сейчас он не обязан прежде всего хранить верность жене и детям? Ведь он уже не в армии.

Исабель в халате и со стаканом вина в руке смотрела вечерние новости. Тревога, казалось, исчезла из ее глаз, но вместо этого появился намек на холодность, словно она уже пыталась оградиться от его возможного предательства.

По иронии судьбы выпуск был посвящен войне в Боснии. Сюжет рассказывал о беженцах. Самодовольный, лощеный министр консервативного правительства объяснял, что, увы, в Британии просто нет места этим трагическим жертвам. В конце концов, Соединенное Королевство и так уже приняло больше беженцев, чем Лихтенштейн. Дохерти хотелось взять этого министра, посадить в транспортный самолет «энтерпрайз» и сбросить этого ублюдка где-нибудь в Тузле или Сребренице, чтобы до него дошла наконец реальность всего происходящего.

Он вылил в бокал остатки вина и обнаружил, что Исабель не сводит с него горящего взгляда.

— Ну? — спросила она. — Чего он хочет?

— Чтобы я поехал и забрал Джона Рива оттуда, — сказал Дохерти, указывая на экран.

— Но он же в Зимбабве...

— Уже нет. — Дохерти пересказал ей историю, которую услыхал от Дэвиса.

Когда он закончил, Исабель несколько секунд созерцала донышко бокала, затем подняла на него глаза.

— Они хотят, чтобы ты просто поехал и поговорил с ним?

— Они хотят знать, что там на самом деле происходит.

— И что же, по их мнению, ты должен ему сказать?

— Они не знают. Будет зависеть от того, что он там уже натворил.

Исабель на минуту задумалась.

— Но ведь Рив твой друг, — сказала она, — твой товарищ. Разве ты ему не доверяешь? Неужели ты не веришь, что, чем бы он там ни занимался, на это у него есть веские основания?

Настала очередь Дохерти задуматься.

— Нет, — сказал он наконец. — Я не потому стал его другом, что считал его безгрешным. Если то, что он делает, правильно, я так и скажу. И ему, и Барни Дэвису. И наоборот.

— Тебя отправляют одного?

— Я не знаю. Опять же, если я соглашусь.

— То есть, дам ли я тебе мое благословение.

— Нет, не в этом дело. Я не это хотел сказать. Просто я уже ни в армии, ни в нашем полку не служу. У меня есть возможность выбора.

В улыбке Исабель отразились и печаль, и удивление.

— А ведь они тебя по-прежнему считают своим, — сказала она. — Мало одного долга и чувства товарищества, так они еще и делают вид, что ты сам все решаешь.