Дэвид Моннери - Боснийский ад

Она сглотнула и подчинилась.

— И трусы.

Она стянула и их.

— А теперь ложись, милая, — приказал он.

Она легла. Он навис над ней, сдирая свою камуфляжную форму, трусы и тыча разбухшим пенисом в ее ноги.

— Шире, — сказал он, щелкая предохранителем пистолета в нескольких дюймах над ее ухом.

Он вогнал в нее член и принялся раскачиваться взад-вперед. Он не трогал ее грудь, не пытался поцеловать, и где-то в своем беспамятстве она вдруг вспомнила отцовскую собаку, которая привыкла трахать большую подушку. Теперь она была подушкой, а этот серб был псом. Таким же вонючим и безжалостным.

Он кончил в яростной спешке и почти соскочил с нее, словно она внезапно превратилась в заразную.

Второй мужчина проделал почти все то же самое, разве что он вообще не проронил ни слова. Затем последовала передышка минут в десять или около того, и заявился главарь. Он разделся, схватил ее волосы в кулак и рывком откинул ее голову, чтобы она посмотрела на него и поняла, кто перед нею.

Она невольно всхлипнула, и это, по-видимому, удовлетворило его. Он быстро вошел в нее, но затем стал сдерживать себя, совершая медленные движения и останавливаясь в те моменты, когда вот-вот готов был кончить. И наконец кончил.

Последним был юнец, и остальные трое сопровождали его, как быка на случку с телкой. Ему, пожалуй, не было и четырнадцати лет, и он выглядел настолько же растерянным, насколько и возбужденным.

— Ну давай, — говорили остальные, — покажи ей, что там у тебя есть.

Он извлек свой пенис почти с застенчивостью.

— Я думаю, он уже готов, — пошутил главарь, а двое схватили Нену за руки и за ноги и, распластав, прижали спиной к матрасу.

— Вон твоя цель, парень, — сказал один, касаясь рукой ее кровоточащей вульвы. — Мы хорошо над ней потрудились, чтобы была смазка для тебя.

Он кончил, не введя пенис и наполовину, к шумному удовольствию своих товарищей.

После этого они ушли к себе, оставив ее на полу, свернувшуюся в клубок. Она пыталась не думать о боли, размышляя, почему же они не убили ее после всего этого. Или они думают, что война никогда не кончится, никогда не воцарятся законность и порядок и им ничто не грозит?

Наверное, именно так они и думали. Ну и пусть. В этом ее надежда. Иначе зачем же оставлять ее в живых, если она потом сможет обо всем рассказать?

Ну а уж коли они сделали такую ошибку... Она лежала, пытаясь собраться с мыслями, вспоминая детали: место, лица, татуировки, имена, индивидуальные запахи...

Она слышала, как они разговаривали в соседней комнате и смеялись. Она заплакала, сначала беззвучно, а затем в голос, не в состоянии подавить эти судорожные рыдания.

Должно быть, она все-таки уснула от усталости на несколько минут. Проснулась она от того, что над нею снова стоял главарь. ~

— Тебе повезло, — сообщил он ей. — Остальные ребята уже не в состоянии, так что ночка у тебя выдалась легкая. А я вот решил еще десертом полакомиться.

Он стянул брюки, и над ее лицом навис его член. Она ощутила исходящий от него запах своей собственной плоти.

— Ну-ка, поставь мне его, — сказал он, злобно глядя на нее, и она взялась за него руками, пытаясь представить, что она в госпитале и осматривает больного. Правда, на этот раз она хотела бы обнаружить серьезную рану.

Член стал разбухать и твердеть под ее ладонями.

— А теперь соси, — сказал он, глядя на нее сверху вниз.

Она не сказала «нет», но что-то в ее глазах заставило его переменить намерения. Он толкнул ее на матрас, грубо сорвал с нее джинсы и перевернул на живот.

— А ведь ты откусить собиралась, да? — прошипел он ей на ухо и вошел в ее анус. Она невольно вскрикнула, чем лишь раззадорила его. Через минуту энергичных действий он вышел из нее, перевернул ее на спину, воткнулся во влагалище и почти тотчас кончил.

Шумно отдуваясь, он поднялся и посмотрел на нее сверху вниз.

— А ведь тебе так понравилось. Вам всем, мусульманские шлюхи, нравится так.

Она ничего не сказала, все отразилось во взгляде, и тут он ударил ее в лицо, да так сильно, что боль застала ее врасплох.

Видимо, она на несколько секунд потеряла сознание, потому что очнулась уже тогда, когда дверь за ним закрывалась. Так она и пролежала без сна несколько часов с ощущением, что липкая, несмываемая грязь заползает в ее душу и что уже ничего не будет, как прежде. И когда сквозь щели ставен проник наконец рассвет, он показался ей самым серым и тоскливым из всех, виденных ею.

Она сидела, обхватив руками колени, в ожидании того, что уготовил ей рок — смерть или ночь, такую же страшную, как прошедшая.