Андрей Воронин - Комбат. Идеальное вторжение

— Есть идея. Уберем твою старушку аккуратно и без лишнего шума. Мой дружок владеет фирмой «Новая жизнь». Слыхал о такой?

— Нет.

— А зря. Там людей замораживают, обещая воскресить их в будущем. Думаю, госпоже Лавочкиной пора в морозильную камеру.

— Так она и согласится! — на лице Анатолия появилась скептическая улыбка.

— Для этого существуют хорошие методы убеждения.

— Она — баба-кремень, из нее черта с два выбьешь согласие, — возразил бывший стриптизер, поняв, о каких методах убеждения идет речь.

— Ничего, мы постараемся. В крайнем случае тобой припугнем.

— Как это? — насторожился Анатолий.

— Она же за тебя замуж вышла по большой любви. Даже очень большой. А иначе какой ей смысл было тащить в свой шикарный дом голодранца. Если мы пригрозим, что шлепнем тебя, она живо подпишет все бумаги.

— Думаешь, ей моя жизнь дороже своей?

— Лавочкина, если окажется в наших руках, по-любому жмурик. А тебя она, дура, обязательно пожалеет. Врубаешься?

— В общих чертах.

— Ладно, тебе больше и не надо. От тебя сейчас требуется совсем другое. Ты хорошенько раскинь мозгами, как нам твою благоверную сцапать. Она же крутая бизнесменша, небось, везде ездит с охраной.

— Да какая там охрана! — поморщился Анатолий. — Видимость одна. Ее сопровождают два человека, водитель и мужик, корчащий из себя телохранителя. Вечно какой-то сонный, медлительный.

— Вот таких сонных и медлительных как раз надо больше всего опасаться. В нужную минуту они взрываются, будто порох, хотя никто от них этого не ждет.

— Так и они с водилой не будут ждать, если вы застанете их врасплох. Я подскажу — где. Вам там будет удобно нейтрализовать обоих и захватить мою благоверную.

Бандит в упор посмотрел на бывшего стриптизера:

— Замечательная идея. А теперь подумай, почему она ни к черту не годится.

Минуты на три воцарилась тишина, а затем Анатолий неуверенно произнес:

— Ты хочешь все сделать один?

— У меня пока еще все дома, — Бандерлог костяшками пальцев легонько постучал по своему лбу. — А вот ты соображаешь хреново. Ведь главное условие нашей безопасности — добровольное желание твоей старухи заморозиться из-за какой-то вымышленной неизлечимой болезни. А какая, нафиг, добровольность, если мы захватим ее, вырубив охранников. Тут и последний дурак сообразит, что твою жену вынудили лечь в морозильную камеру.

— А-а-а, — протянул бывший стриптизер.

— Вот тебе и «а». Думай, как ее взять без шума и лишних свидетелей. Хорошо думай, иначе вместо бабок мы все получим нехилые тюремные сроки. Это тебя, если решишь зажать бабло, мы шлепнем без особых церемоний, а твою старуху надо выцепить чисто, — Бандерлог усмехнулся, но от его улыбки у Анатолия пробежал мороз по коже.

Ему без обиняков дали понять, какая судьба его ждет, если он решит кинуть бандитов.

— У меня и мыслей таких не было — деньги зажимать! — возмущенно заявил он.

— Верю. Я так, на всякий случай, — сказал Бандерлог.

Ударили по рукам. Бандерлог тут же договорился с Фитилем о встрече. Они сумели прийти к соглашению, хотя ради этого Бандерлогу пришлось посулить большую часть обещанного вознаграждения. Такое распределение было справедливым, так как Бандерлогу досталась роль посредника. Брали Лавочкину уже проверенные люди Фитиля, так как он не хотел, чтобы у кого-то возникли хотя бы догадки о главной, криминальной составляющей работы «Новой жизни». Даже если завесу тайны приоткроет свой брат-бандит.

С одной стороны, Фитилю крупно повезло. У Лавочкиной оказалась серьезнейшая болезнь, рак груди, о которой она пока не говорила мужу. Онкологию нашли сравнительно недавно, шла речь об операции. Но для человека, ведущего бизнес в российских условиях, то есть регулярно подвергающегося жестокому стрессу, известие о коварном недуге могло оказаться последней каплей, нокаутирующим ударом, заставившим обратиться в «Новую жизнь».

Только молодой супруг не вписывался в общую картину. Но если у кого-то возникнут сомнения и желание разобраться с историей заморозки бизнес-леди, можно пустить слух, что Анатолий стал ей отказывать в маленьких интимных радостях. И он это подтвердит, никуда не денется.

Вот только Лавочкина проявила удивительную стойкость. Слова Фитиля о том, что у нее только два пути — в морозильную камеру или в могилу — она словно пропустила мимо ушей. И жестокую пытку выдержала на зависть любому мужику, а когда Корнеплод на время угомонился, мстительно прохрипела: