Андрей Воронин - Комбат. Горячие головы

— Выходит, ты — русский человек? — слегка удивился Борис.

— Да. Могу паспорт показать. Там для всэх написан, чито я — гаражданина Российский Фэдэраций. А она нэт, она нэ гражданина.

— Слушай ты, гражданина. Во-первых, отпусти девушку. А то от страха вцепился в нее, как клещ. А во-вторых, бери своих дружков и быстро отсюда уматывайте. Навсегда. Если я еще раз увижу вас вечером в этом сквере, головы поотрываю. Ясно?

Дважды повторять не пришлось. Троица быстро исчезла в сгущающихся сумерках. Девушка застыла на месте, словно не веря в свое спасение.

— Тебе есть куда идти? Ты где-нибудь живешь? — спросил Рублев.

— Да-да, — затрясла та головой.

— Ты по-русски хорошо понимаешь?

— Да-да, — повторила она.

— Отлично. Тогда покажи мне, в какую сторону тебе надо. А то нарисуются еще какие-нибудь отморозки, — медленно и членораздельно выговорил Борис.

Девушка поняла смысл сказанного. Она решительно повернула налево. Рублев пристроился рядом. Они шли молча, и Борис думал, что в том числе из-за таких вот мерзавцев «демократия» стала едва ли не ругательным словом. Возможно, это, как сейчас принято выражаться, менталитет русского народа. Ему нужна железная рука, а свободу он воспринимает как вседозволенность. Причем вседозволенность сильного. Если у тебя есть деньги, имеешь право помыкать бедными; если накачался в спортзале, можешь от нечего делать дать по зубам тщедушному очкарику; если ты начальник, то все подчиненные дураки; если родился мужчиной, можешь в темном переулке задрать юбку случайно попавшейся женщине. Сплошные биологические инстинкты, напрочь игнорирующие человеческую сущность.

Во дворе у знакомого Рублева компания школяров, старшему из которых едва исполнилось четырнадцать, набрав пива, забралась в детский садик. Дело было зимой, стрелки часов перевалили за половину восьмого. В одном из окон садика горел свет: молодая воспитательница задержалась по своим делам. Хлебнув пенного напитка, юнцы из любопытства зашли в комнату. Женщина увидела ватагу ввалившихся без спроса малолеток и стала их выпроваживать. Те сначала испугались, подались назад, но четырнадцатилетний заводила презрительно бросил:

— Вы че испугались? Она же одна. Ее не бояться, а трахать надо.

Юнец был достаточно подкован теоретически, он насмотрелся порнографических фильмов, однако по жизни даже ни разу не целовался. И вот подвернулась возможность использовать свои знания на практике. Он первый бросился на женщину. От неожиданности она едва сопротивлялась, и ему удалось подножкой свалить ее на пол. Тут женщина опомнилась, и ей почти удалось сбросить с себя малолетнего насильника. Но стоило женщине упасть, к старшему товарищу присоединились остальные школяры. Общими усилиями они снова повалили воспитательницу и, удерживая за ноги и руки, начали срывать одежду. К счастью, возня затянулась, и тут появилась милиция. Ее вызвал пенсионер-сторож, услышавший женские крики. Сам он идти не решился, но вовремя поднял тревогу.

Кое-кто потом говорил, что виновато пиво. Мол, даже слабоалкогольного напитка хватило, чтобы затуманить слабые детские мозги. Но Борис считал, что виновато отсутствие сдерживающего начала, которое закладывается в раннем возрасте. Да и откуда ему взяться, если по телевизору крутят сериалы, демонстрирующие, как братки купаются в роскоши, ездят на шикарных иномарках. На фоне этого слова учителей и родителей, что надо жить честно, выглядят жалким лепетом. Да и многие ли родители говорят сейчас такие слова?

Они вышли на людную улицу.

— Теперь сама доберешься? — спросил Борис.

— Да-да, — закивала головой девушка.

Кажется, этим словом исчерпывалось ее знание русского языка.

— Ладно. Только не ходи больше одна по безлюдным скверам. У нас это опасно, — напутствовал ее Рублев.

«Ауди» остановилась около внушительного строения, отдаленно напоминающего дворец венецианских дожей.

— Вас ждут, господин Курилович, — сообщил водитель тоном хорошо вымуштрованного лакея. — Я буду здесь. Хорошо вам отдохнуть.

Не успел Вениамин подняться на крыльцо, как дверь особняка распахнулась и показался мужчина. На вид ему было около пятидесяти, одет очень дорого, взгляд чуть насмешливый, чуть надменный, как у людей, привыкших вершить чужие судьбы. Говорят, что после первого миллиона долларов начинаешь по-другому смотреть на мир. В таком случае стоящий напротив Куриловича мужчина имел все основания вообще не обращать внимания на события, происходящие вне его жизненного пространства.