Михаил Ахманов - Наследник

Он поднялся на ноги, поднес ладонь козырьком ко лбу, прикрываясь от яркого света, и пробурчал:

- Козел белобрысый опять у бункера торчит, зенки расставил и на нас любуется… Ну, хмырь! Вот из кого бы я кишки вынул! Из бывшего нашего падлы-соратника!

Каргин пригляделся. И правда, маячила у бункера долговязая фигура Витаса, того, про которого от Ксении узнали и от сержанта Файхуддинова. В подземном лабиринтех базы они с пилотом не встречались, но и вчера, и сегодня выбирался он из бункера, смотрел, что они делают и как, и это наводило на раздумья. Боксер всегда глядит бои соперника, а теннисист не пропускает матчей конкурента… Должно быть, и в Риме гладиаторы присматривались друг к другу, подумал Каргин, вставая.

Они покатили вниз под присмотром гудевшего в небе помела. В нормальной ситуации вертолет "Шмелю" не противник - вооружение равное, но скорость у "Шмеля" побольше, а главное - юркость и маневренность, возможность укрыться в складках рельефа, спрятаться в овраге или за скалами, тогда как вертушка вся на виду. Снять ее ракетой нет проблем или из пушки распатронить, были б ракеты да патроны… А к ним бы еще автоматику, три тех волшебных модуля, что делали "Шмель" не просто оружием, а боевой суперсистемой, неуязвимой и смертоносной косилкой… Минуту-другую Каргин развлекался тем, что разворачивал пушечный ствол и пулеметы к небу, ловил помело в перекрестье прицела и жал гашетку, представляя, как в клочья разносит врага. Видимо, его манипуляции заметили, и у пилота сдали нервы: предупреждающе затявкал пулемет, прямо по курсу взметнулись осколки камня, грохнули по броне.

- Чего он хочет, шелупонь припадочная? - поинтересовался Перфильев.

- Очкует, - сказал Каргин. - Боится, что я в него горохом пальну.

Ворота ангара закрылись за ними. Вылезли под ненавидящими взглядами охраны, в каждую спину - по пять стволов. Охранники были из гвардейцев и людей Габбасова, неотличимых от президентской стражи: такие же смуглые лица, густые бороды и говор не русский и не туранский. Турки, сирийцы, саудиты, пуштуны, чеченские наемники… Как они общались друг с другом, на каком языке - неясно, но, разумеется, знали, кого стерегут, и счет за кровь своих соратников держали в памяти. Но приближаться опасались, тыкали стволами не ближе, чем с пяти шагов.

Каргин и Перфильев пошли знакомой дорогой, по коридору, что выводил в ангар. Наверное, прежде тут стояли тягачи для перевозки ракет и всякая погрузочная техника - ангар был огромен и заглублен в скалу на добрых двадцать метров. Коридор за ним казался целой улицей, сейчас почти безлюдной и безмолвной; посередине - площадка, командный пункт и кабинеты начальников, а влево и вправо отходят проходы поуже, открытые или перегороженные решетками и металлическими дверьми. Все это будило у Каргина воспоминания о лабиринте под дедовой виллой на Иннисфри, и он, шагая по коридору, пытался угадать, куда ведет тот или другой тоннель - в казармы, столовую, офицерский блок, к электростанции, в узел связи или в ущелье, где под огромными крышками прятались ракетные шахты. К счастью, уже пустые.

Экскурсий для осмотра этих катакомб и окружающей местности не предполагалось - тем более, что сюда их привезли на вертолете и в бессознательном состоянии. Очнулись на носилках, когда выволакивали из Ми-8, а окончательно пришли в себя на бывшем складе, под замком. Склад был пуст и обширен, но при нем имелась каптерка с двумя топчанами, туалетом и раковиной. Не президентский люкс, но жить можно. Тем более, что жить оставалось считанные дни.

Сопровождаемые дюжиной охранников Каргин и Перфильев нырнули в заранее отворенную дверь. Ее тут же прикрыли; лязгнул замок, под потолком вспыхнула тусклая лампочка, за дверью раздался гортанный голос: приятного аппетита пожелали, чтоб кость поперек горла встала. На полу, на ящике, дымились две миски с гороховым супом, лежали буханка хлеба, колечко колбасы, пластмассовые ложки. Неплохой рацион, и есть чем запить - вода из крана течет без перебоев.

Они умылись и поели, потом растянулись на топчанах. Взгляд Каргина блуждал по серым бетонным стенам в пятнах сырости, по останкам пустых стеллажей и грудам мусора, скользил вдоль потолка и упирался в дверь. Дверь, обитая железом, выглядела прочной, и было слышно, как за ней переговариваются стражи. Не удерешь! Разве только в унитаз нырнуть и просочиться по трубам…

Мысль о Кэти снова пришла к нему, и он ее прогнал. Прогнал словно назойливую муху… Когда-то, много-много лет назад, случилось ему тренироваться у дона Куэваса, кубинца, инструктора по фехтованию и рукопашному бою. Был он совсем непохож на майора Толпыго, другого его учителя, был немногословен, суров и безжалостен - след от его мачете остался на бедре у Каргина. Учил не словом, а клинком, и мудрость дона Куэваса отличалась от майорских прибауток - она пришла из тех времен, когда оружием был меч, и всякий опоясанный мечом считался рыцарем, то есть носителем чести. Оружие и рыцарская честь были нераздельны, и не имелось никаких альтернатив - остаться в живых с уроном для чести или сохранить ее и пасть. Древняя мудрость, жестокий кодекс… Он означал, что есть моменты, когда не стоит вспоминать о самом дорогом; силы это не прибавит, но лишь ослабит дух. Воин, вступивший в битву, думает не о даме сердца, но о победе, а если невозможно победить, то помышляет об одном: как нанести врагу урон. Собственно, об этом и Толпыго говорил. Возьмет за пуговицу и спросит: знаешь, что посоветовал один волк другому, когда они попали в облаву? И сам же ответит: кусайся!