Евгений Сухов - Запад в огне

Невысокий, плотно сбитый, на коротких ногах, он как будто бы врос в землю и снизу вверх деловито смотрел на связанного председателя.

— Действуй! — разрешил Тимофей и отступил немного в сторону.

— Значит, хлебушком нас хотел попотчевать, в доверие втирался, гадина бандеровская… Я таких, как ты, всегда давил и дальше давить буду, — сурово проговорил Игнатенко, подступая едва ли не вплотную.

— Не запугаешь ты меня, недоносок, — брезгливо скривил губы председатель. — Можешь меня здесь порешить, а только более слова из меня не вытянете!

— У меня к таким гадам, как ты, личный счет. Застрелиться хотел?! — рычал Игнатенко. — Так я тебя сейчас научу, как нужно это делать, — приподнял он пистолет. — Пасть открой!

— Пошел ты!..

Игнатенко с размаху ударил Демьяна в переносицу, тот рухнул на землю, ударившись головой о пень. С разбитого лица обильно капала кровь.

— Не поднимать! — прокричал старший лейтенант бойцам, подскочившим к бандеровцу. — Я с ним так поговорю! Умереть хочешь, гнида фашистская, — оседлал он упавшего. — Ты думаешь, что здесь тебя уговаривать будут? Пряниками угощать станут? Не надейся! Кому сказано, открыть пасть! — Ломая зубы и рассекая десны, он воткнул ствол ему в рот. — Просто так ты не умрешь, я сначала тебя изуродую, а потом в расход пущу! Говори, тварь бандеровская, где краевой командир?!

— Я не знаю, — выдавил из себя Демьян.

— Считаю до трех… Раз… Два…

— Отставить! — приказал капитан Романцев.

Игнатенко неохотно слез с распластанного тела и обиженно проговорил:

— Зря вы так, товарищ капитан. Дали бы мне еще несколько минут, он бы у меня соловьем запел.

— Успеем еще поговорить. Вернемся сейчас в дом, может, там что отыщется.

— Думаете, он бы нас пожалел, если бы мы к нему живыми попали? Не надейтесь! Они бы нас на ремни порезали!

— Знаю… — Тимофей строго посмотрел на старшину Щербака: — Смотреть за ним в оба! Лично отвечаешь!

— Есть, товарищ капитан!

В дом вошли через развороченный взрывом вход. Осколки разбитого стекла усыпали коридор, напоминали о себе в дальних углах комнат, сердито потрескивали под подошвами. Громадный шкаф с посудой был перевернут, и из него неприглядными осколками вываливался разно-цветный фарфор.

Оперативники, разбив дом на секторы, по-деловому, тщательно, метр за метром, обыскивали дом. Успех пришел практически сразу: в подполе за кирпичной кладкой отыскалась большая сумма в немецких марках. Похоже, хозяин дома всерьез рассчитывал на возвращение своих хозяев. Здесь же хранилось несколько оккупационных украинских газет: «Новый путь», «Восход», «Новое украинское слово», «Самостийна Украина», в которых были напечатаны фотографии с местным населением, восторженно встречающим оккупантов, без хлеба и соли тоже не обошлось. В общей стопке обнаружилась газета на русском языке, называвшаяся «Правда». Ее название и заголовки были в точности скопированы с главного печатного органа Центрального комитета партии, с той лишь разницей, что вместо надписи: « Пролетарии всех стран, соединяйтесь » было написано: « Трудящиеся всех стран, объединяйтесь для борьбы с большевизмом ». На передовице, где нередко можно было увидеть фотографию генерального секретаря Иосифа Сталина, выступающего с трибуны, теперь был рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер. Длинный заголовок, напечатанный в цвете, гласил: « Блестящие итоги германских успехов за два первых месяца войны с Советским Союзом ». На одной из полок была обнаружена эсэсовская форма. Видно, хозяин настолько был в себе уверен, что не посчитал даже нужным запрятать немецкое обмундирование куда-нибудь поглубже.

Тимофей поднялся на второй этаж. Здесь также царил погром: взрывной волной выбило окна, в густом ворсе ковра под огнем керосиновой лампы поблескивали осколки, со стен упали картины в огромных рамах. Диван, топчан, стулья — мягкие, добротные, крепкие, сотворенные для услады тела и совсем недавно радовавшие хозяйский глаз, — теперь были покрыты толстым слоем штукатурки. На стенах, как заведено в деревнях, висели фотографии, разложенные в хронологическом порядке. Их было много, по всей видимости, это все ближайшие родственники, друзья, домочадцы. На некоторых из них Романцев узнавал хозяина дома. На первой еще малец, он был сфотографирован с родителями, щедро унаследовав материнские черты. На других — уже значительно подросший, торжественный, заснятый на улице какого-то города перед высоким костелом. Далее висел его большой портрет со следами ретуширования: совсем молодой паренек, лет шестнадцати, был сфотографирован в национальной рубахе. Черты лица правильные, с юношеской пухловатостью на скулах. Судя по всему, портрет входил в число его любимых, именно поэтому располагался в самом центре снимков.