Евгений Сухов - Запад в огне

— Кто у тебя сегодня?

— Разведчики, все отделение.

— И за что их?

— Вчера привели «языка», а он оказался эсэсовцем из дивизии «Галичина», так они его даже до штаба не довели, по дороге расстреляли.

— В чем же причина?

— Не удержались, говорят, когда он начал рассказывать, сколько людей собственноручно пожег да расстрелял. — Старший лейтенант в отчаянии махнул рукой. — Порой думаешь, что я на их месте так же поступил бы.

— А начальство как узнало об этом?

— Кто-то случайно проговорился, а там уже доложили начальству, началось разбирательство. По решению военного трибунала все отделение отправили в штрафную роту. «Язык» позарез нужен был!.. Завтра должны прибыть сопровождающие… Да не смотри ты на меня волком, капитан, думаешь, я зверствую? Да я их дисциплине учу! И потом, тренировка хорошая, кто знает, может, я тем самым им жизнь спасаю. Уцелеет хотя бы один из них, уже хорошо!

— Сам решай, не мое это дело. Гамула здесь?

— А где же ему еще быть? — усмехнулся Кочергин. — Камеры здесь такие, что не убежишь! — кивнул он на крепкое здание из красного кирпича. — В царское время в нем тюрьма размещалась. При поляках тоже… А в тридцать девятом году наши в гауптвахту ее переделали. При немцах опять здесь тюрьму восстановили, партизан и подпольщиков в ней держали.

— Выходит, здание это с биографией.

— Да еще с какой! Этому зданию лет двести пятьдесят будет! Стены метра два толщиной, решетки чугунные, царские, с вензелями. Хотели вырвать, но потом передумали. Крепкие! Как раз для арестантов.

— Гамула не безобразничает?

— Куда ему от нашего распорядка деться? Чтобы не безобразничал, два дня спать ему не давали, так что он и на минуту глаз не сомкнул!

— И как он выдерживает?

— Крепкий бандеровец, — уважительно протянул старший лейтенант. — Уставится в одну точку и смотрит, не моргая.

— Хорошо. — Тимофей затушил папиросу. — Приведите его, допросить хочу.

— Сделаем.

Капитану для допроса арестованного предоставили небольшой кабинет с низко нависающим сводом, отчего помещение выглядело еще более мрачным. На двух окнах чугунные решетки с толстыми прутьями. У входа и в коридоре несли службу два автоматчика.

Не убежать!

Вскоре привели бывшего куренного атамана Остапа Гамулу со связанными за спиной руками. Выглядел он неважно: мрачный, с осунувшимся, изможденным лицом. На слежавшиеся волосы налипла солома, на длинных ссохнувшихся руках тяжелые наручники.

— Побудьте за дверью, — приказал Романцев автоматчикам, — уж сам как-нибудь справлюсь. — Когда бойцы ушли, неплотно прикрыл дверь и, указав Гамуле на стул, сказал: — Садись.

Арестант тяжело опустился. Только сейчас можно было понять, насколько тяжелыми были для него прошедшие дни: щеки, оставив глубокие морщины, запали в глубину рта и поросли серой щетиной, глаза, воспаленные, красные, взывали к немедленному отдыху.

— Нам нужен Коршак. Где его искать? Как скажешь, тогда можешь спать сколько захочешь.

— Хочу видеть Оксану! Потом все остальное…

— Хорошо, ты ее увидишь. После того как скажешь, как нам достать Коршака.

Остап Гамула был изнурен, выжат до последней капли, оставалось только удивляться, откуда он находил силы, чтобы держаться. Голос звучал твердо, ничего похожего на психологический надлом.

Пытка сном — одна из самых тяжелых. Не поспишь день-другой, а на третий готов отдать оставшиеся годы, чтобы только вздремнуть на несколько минут. Такое состояние Тимофей прочувствовал на себе, когда в начале сорок второго ему пришлось допрашивать диверсантов, которых «Абвер» забрасывал в прифронтовую полосу буквально пачками. Оперативников катастрофически не хватало, основная нагрузка лежала на молодых лейтенантах. Не спать сутки было обычной нормой. Не давали спать и диверсантам, к которым была приставлена охрана, — их тотчас будили, как только они смыкали веки.

Однажды после двух дней бессонницы Тимофей вызвал на допрос диверсанта, приказав охране подождать за дверью. Оба обессиленные и невыспавшиеся, они смотрели друг на друга, соревнуясь в упорстве. В какой-то момент Романцев прикрыл глаза. Всего-то на мгновение! Но когда открыл их, то увидел, что диверсант уже поднялся со стула и замахивается на него тяжелой стальной пепельницей. Боевые рефлексы включились моментально — отпрянув в сторону, Тимофей успел заметить, как пепельница острым краем расщепила стол в том самом месте, где какое-то мгновение назад находилась его голова. Выдернув из кобуры пистолет, он дважды выстрелил в перекошенный от ярости рот. Череп врага брызнул кровью и осколками, рухнув на стену, он медленно сполз, оставив на белой штукатурке багровый след.