Сергей Зверев - Крымский мост. Как возрождалась сталь

– Надо будет – взорву, – пообещал Ложичко. – Надо будет живьем вас сварить в котле – сварю. Я привык выполнять приказы. Меня за это и ценят, что я исполнительный, находчивый. Я профессионал. И вы профессионал. Я теперь вспомнил вас, мы встречались в Крыму накануне вашего референдума. И как профессионал, вы должны понять, что проиграли, что сейчас я заказываю музыку. У вас нет другого выхода, кроме как дать мне информацию, которую я у вас требую. Ну?

– Вы не профессионал, – Берзин удержался, чтобы не назвать украинского полковника по фамилии. – Будь вы профессионалом, вы бы знали, что наши разведчики умирают стойко. Профессионализм не в том, чтобы вовремя увидеть свою выгоду и выгодно предать родину. Профессионализм в том, чтобы с честью и до конца выполнить свой долг. Свою присягу. А вы уже однажды предали свою родину и изменили своей присяге. Не так ли?

– Это что-то новое? – удивился Ложичко. – Это когда же свершилось? Что-то не припоминаю.

– По возрасту вы должны были служить еще при Советском Союзе. И присягать своей Родине должны были еще тогда. Народ остался тот же, столица та же, только изменилось название государства-преемника, а вы уже поспешили отказаться от присяги и дать клятву другой стране. Вы беспринципный карьерист и потенциальный предатель, а не профессионал. Сколько офицеров в тех условиях отказывались служить в украинской армии и уезжали?

– Можно я его заткну? – спросил бородатый, зло сверля взглядом Берзина. – Що-то розговорився, москаль!

– Давай его сюда! – вдруг заорал теряющий терпение Ложичко и рывком подвинул к столу кресло. – Умирать ты стойко собрался?

Двое охранников подхватили Берзина под локти и поволокли к столу. Сам он идти не мог, и ноги буквально волочились по полу. Голова кружилась от резких рывков, когда его развернули и буквально бросили в кресло. Кто-то схватил за плечи, кто-то прижал ноги к полу, правую руку вытянули и положили на край стола. Перед Берзиным появилось перекошенное от бешенства лицо Ложичко. Полковник стиснул воротник рубашки пленника и тряхнул его как следует в кресле.

– Что тебе известно? Говори, или ты у меня сдохнешь в трюме, крысам скормлю!

– Какие вы нечистоплотные, – попытался язвительно улыбнуться Берзин, хотя внутри у него все кипело, – и судно загадили, и свою страну тоже. Крысы у вас водятся…

Ложичко продолжал смотреть Берзину в глаза, как будто пытался его просверлить своим разъяренным огненным взглядом. А все-таки я его вывел из себя, зло подумал оперативник. Он боковым зрением видел, как бородатый вытащил из кармана зажигалку, как он опустил ее под обнаженное предплечье Берзина между подлокотником кресла и крышкой стола. Язычок огня едва не касался кожи, и страшная боль пронзила тело от руки до самых пяток. Берзин не знал, что бы было, если бы Ложичко не смотрел ему в глаза с такой ненавистью. Теперь он и сам, переполненный ненавистью и дикой болью, смотрел в глаза полковника. И эта ненависть помогла ему не дернуться, не закричать, не застонать даже, а стиснуть зубы, стиснуть кулак, стиснуть саму невыносимую боль, сжать ее в комок, стиснуть до размеров точки, ощущать как раскаленную иглу. Сознание балансировало на грани реальности и нереальности. Сколько длилось мучение, Берзин не знал. Он впал в состояние, когда для него существовали только глаза украинского полковника и собственная ненависть. И она жгла ему руку, сверлила огненным сверлом. Но он уменьшал ее до размера булавочной головки, а потом усилием воли выдернул из руки.

И боль исчезла. Берзин, наверное, не чувствовал в этот миг вообще ничего. Не чувствовал и не понимал. А Ложичко вдруг в страхе понял, что зрачки Берзина страшно расширяются от боли. Как он ее терпел, было непонятно, но зрачки расширялись непостижимым образом, заполняя все глаза. Еще миг, показалось Ложичко, и глаза этого русского офицера лопнут и забрызгают все вокруг черным. Чушь, бред! Но Ложичко невольно отшатнулся. Он переводил взгляд с остекленевших глаз Берзина на его руку, от которой его помощник убрал зажигалку. Там вздулись волдыри на багрово-красной коже.

Может, он умер? Поэтому не чувствовал боли? Ложичко удивленно рассматривал пленника, сидевшего неподвижно в кресле. Так бывает, когда от невыносимой боли останавливается сердце. Ведь невозможно же было терпеть, а он не издал ни звука. Нет, не умер. Зрачки снова уменьшались, а рот пленника стал кривиться в гримасе боли или злобы. Допрашивать этого человека, вообще общаться с ним Ложичко почему-то сейчас не мог. Он отошел к столу, непослушными пальцами вытащил из пачки сигарету, машинально взял со стола зажигалку, но, поднеся ее к сигарете, вдруг понял, что это как раз та, которой его помощник жег руку Берзина.