Александр Бушков - Чистый углерод. Алмазный спецназ-2

Все было оговорено и расписано заранее. Мазур встал у стены так, чтобы открывшая бы дверь Олеся его не увидела. Лаврик постучал — согнутым указательным пальцем, но не особенно деликатно. Не было сомнений, что дверь она откроет без вопросов — здесь все они чувствуют себя в совершеннейшей безопасности, а зря, хорошие мои, зря…

Так и произошло: Олеся открыла дверь, не вопрошая, кто там. На короткое время воцарилось молчание — ну конечно, кто бы ожидал увидеть здесь патлатого пожилого байкера, как-то не вписывавшегося в этот крохотный уголок России? Потом Олеся спросила на совсем безукоризненном английском:

— Простите, что вам угодно?

Голос был совершенно спокойным. Лаврик, распростерши руки словно для объятий, жизнерадостно рявкнул на чистейшем русском:

— Тормозишь, чувиха, в натуре? Гости прихиляли водяры пожрать!

И попер в номер, как кабан сквозь камыши. Олеся явно отступала в растерянности. Когда вошел Мазур и старательно прикрыл за собой дверь, она стояла метрах в трех от него, совершенно растерявшая — а когда узнала Мазура, глаза стали не то что квадратными, а пожалуй, восьмиугольными. Сюрприз на пятерку, что уж там…

Мазур, подняв на уровень ушей ладони с растопыренными скрученными пальцами, сделал страшную рожу и голосом классического голливудского монстра возгласил:

— Буууууу!

Олеся отпрянула на шаг. Разумеется, она не приняла его за призрак или ожившего покойника — но удивление было нешуточным. Любой на ее месте вошел бы в легонький транс, узрев человека, которому полагалось быть давно убитым. Ухмыляясь, Мазур подошел вплотную, приподнял указательным пальцем ее красиво очерченный подбородок и задушевно спросил:

— Ты зачем меня убила, сучонка драная? — и пропел гнусаво: — Лиза-Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, что ты пропила пальто… Что молчишь?

— Что молчишь?.. — поддержал Лаврик. — Не рада хахалю? Ну, поцелуйтесь, голубки, я, если что, отвернусь, мы обхожденье понимаем очень даже!

Он паясничал увлеченно и качественно. Ломаясь, пританцовывая и временами отбивая чечетку, прошелся вокруг Мазура с Олесей, так и стоявших лицом к лицу, брякая по струнам и с цыганским надрывом шансонируя:

С ее лица не пропало ошеломление. Мастер психологических поединков. Лаврик рассчитал все точно. Несомненно, она держалась бы гораздо хладнокровнее, ввались к ней в номер хмурые типы с пистолетами или ножами а-ля Рэмбо — для бизнесменов, переживших лихие девяностые, дело, можно сказать, житейское, рабочие будни, опасные, но подчинявшаяся неким понятиям и методикам. Но такое поведение незваных гостей в любой прошлый богатый опыт решительно не укладывалось и на какое-то время могло сбить с панталыку даже людей, прошедших огонь, воду, медные трубы, стрелки, терки и суды…

Без всякой злости, с этакой философской грустью Мазур сказал:

— Пасть порву. Моргала выколю. Глаз на жопу натяну и моргать заставлю… — и без всякого перехода рявкнул: — Камешки где, сука?

Из жизни брал свои сюжеты Конан Дойль, из жизни! Как в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, ее взгляд непроизвольно метнулся в сторону. Проследив его направление, Мазур пошел к платяному шкафу из какого-то дорогого дерева. За его спиной послышалась возня. Обернулся. Ага, Олеся столь же непроизвольно кинулась следом, но Лаврик, прихватив ее за шею «смертельным грифом», сказал:

— Стой спокойно, выхухоль, а то бычок в… затушу…

Мазур распахнул высокую дверцу. Под висевшими аккуратным рядком дорогими дамскими шмотками прозаически стоял тот самый пакет с логотипом универмага. Брать его Мазур не стал — вытащил только один мешочек и, подбрасывая его на ладони, прошел к вычурному столу с четырьмя креслами — комната, суля по всему, служила в первую очередь кабинетом. Сел и преспокойно закурил. Лаврик толкнул Олесю в соседнее кресло, сунул ей в губы сигарету, поднес зажигалку (она машинально затянулась) и сказал как ни в чем не бывало:

— Жрать охота. Не обедали сегодня. Все равно на сучонкин счет запишут, — и снял телефонную трубку. — Где тут номер ресторана? Ага…

И он вяло-вальяжным барским тоном стал заказывать исконно русскую «поляну». Между прочим, они и в самом деле не обедали, так что можно было и совместить дело с чревоугодием.

После чего тоже сел за стол, закурил и грустно сказал: