Александр Тамоников - Пуля для карателя

— Слушайте, а мы ведь действительно путешествуем… — усмехнулся Джерри Кембл. — Тельма, вы не хотите стать нашим гидом по этим очаровательным катакомбам?

— Не издевайтесь надо мной, — попросила девушка. — Я не знаю, куда мне идти, как жить… Лучше бы меня убили… В квартире на Сенаторской улице я уже не могу появиться, денег нет, карточек нет, куда мне пойти? Поляки нас не любят, скоро придут русские… — Она замолчала, заскользила глазами по отворачивающимся людям, потом с какой-то неясной надеждой уставилась на Юзефа.

— Я еврей, — проворчал он.

Тельма вздрогнула, скорчила такую мордашку, что захотелось ее пожалеть. Эти немки — такие несчастные и беззащитные…

— Думаю, нам пора, — сказал Юзеф, — скоро рассвет. Не знаю, кому куда, но до Санки мы можем добраться вместе.

— Опять идти, — чертыхнулся Ковальский. — Что ж тебе не сидится-то?

— Да, пора, — встрепенулся Иван. — Посидели, и будет. Поднимайтесь, товарищи интуристы и прочие…

Речушка была небольшая, так себе, с крутыми склонами, заваленными камнями и мусором, но правый берег имела высокий и извилистый. Когда-то часть канализационных вод сбрасывали именно сюда. Выход коллектора был разрушен прямым попаданием бомбы, и выбирались через нагромождения бетона и стальные огрызки, норовящие вцепиться в кожу. Этот участок Санки был удален от городских кварталов и фортификационных сооружений. Здесь не было вообще никого, только по реке иногда проплывали мертвые тела, цепляясь за коряги и стелющиеся ветки кустарников. Глиняные глыбы с мочалами спутанной травы высились над склоном. Вперемешку громоздились кусты, камни. Склон исполосовали трещины. Проворный Ковальский сбегал на разведку, а вернувшись, доложил, что в округе никого — ни повстанцев, ни завалящего немца. Люди по одному выбирались на склон, карабкались наверх. Ночная тьма еще не рассеялась, но серая видимость уже появлялась. Над городом клубились махровые тучи. Хлынул дождь — внезапный, без прелюдий, вертикальной непроницаемой стеной. Люди забрались под глыбу, нависшую над обрывом, теснились, прижимаясь друг к другу, угрюмо смотрели на дождь. Иван сменил немецкий френч на теплую гражданскую кофту и теперь чувствовал себя увереннее и комфортнее. Порывы ветра сбивали потоки воды, уносили их то влево, то вправо. Мария в накидке сидела рядом, прижимаясь к нему коленом, с какой-то меланхолией разглядывала городскую панораму. Он чувствовал, что отвлекается от дела, косясь на нее, злился, но снова косился. Женщина устала, в кожу лица впиталась грязь, безжизненно поникли волосы, а все равно хотелось на нее смотреть.

От коллектора у речки Санки открывался вид на добрую половину города. Дождь чертил пространство густыми штрихами. Плыли серые тучи, сливаясь в однообразный мутный фон. Но уже светало, абсолютного мрака не было. Под ногами речка с трупами, дальше небольшая зеленая зона, пустыри — и бесконечные городские кварталы, над которыми вставали клубы дыма. Где-то прорывались пожары — их не мог погасить даже ливень. Скорбные руины, торчащие в небо обрубки, когда-то бывшие многоэтажными домами, шпили костелов. Были строения, которые просвечивались насквозь, подмечались относительно целые кварталы. Слева район Воля, за ним обширный Старый город, справа — Повислы. Все сливалось, превращалось во что-то цельное, неразрывное. На северо-востоке, в разрывах между руинами, мелькала серая водная гладь — Висла. Просматривались ленточки мостов на правый берег, в район Прага, их еще не взорвали — ни немцы, ни советские диверсанты, обеим сторонам это было невыгодно. Где-то далеко, за Старым городом, вдоль реки — тот самый район Жолибож…

Возможно, подводила акустика — или в городе действительно не стреляли, никому не хотелось воевать в столь раннее время.

— О, этот дивный мир… — прошептала Маша. — У нас в Горьком такой же вид на Волгу, только несколько наряднее…

— Горький так не бомбили, — отозвался Иван.

— А как его бомбили? — Маша отстранилась и строго взглянула на него: — Не знаешь, не говори. Горький бомбили и в 41-м, и в 42-м, и в 43-м… «Хенкели» прорывались через систему ПВО и на бреющем полете утюжили промышленную зону. Доставалось и самому городу, и жилым кварталам… Там ведь мощная промышленность, танки производили, автомобили, оружие… Единственный город в нашем глубоком тылу, который немцы так увлеченно бомбили. Ущерб, конечно, нанесли ужасный. Завод «ГАЗ» сильно пострадал, завод имени Ленина, «Красное Сормово». Из пулеметов расстреливали людей на улицах. На автозаводе завалило весь руководящий состав. Сбрасывали фугасные бомбы, зажигательные… Меня дважды отпускали в Горький на пару дней, и я все видела своими глазами… Последний раз бомбили летом 43-го перед Курским сражением. Автозавод прекратил выпуск продукции, все разрушили — здания, оборудование. Сразу приняли меры, усилили систему ПВО, товарищ Сталин лично отдал приказ. Все силы бросили на восстановление завода — к концу октября он опять заработал…