Олег Гончаров - Юлька [СИ]

‒ Смелее, менты, ‒ Филипп похлопал сержанта по плечу. Считайте, что сегодня вы встретили ангелов. Правда, очень злых.

Когда вертолёт и джипы унеслись в сторону города, капитан посмотрел на сержанта и раздражённо спросил: ‒ Клименко, ты что, точно погонишь Гелендвагены этому Лопате? Но так нельзя.

‒ Кто-то ещё так думает? ‒ Клименко посмотрел на остальных, ‒ Вот и отлично. Пятьдесят на четыре тоже хорошо делится, ‒ сержант закрыл на ключ свой автомобиль и протянул жезл капитану. ‒ На вот. Засунь себе в жопу, а я завтра увольняюсь. Придурок. ‒ сержант сел в Гелендваген и через минуту растворился в веренице автомобилей, въезжающих в город.

‒ И пошутить нельзя, ‒ капитан закрыл свой автомобиль и тоже забрался в авто похитителей. ‒ Двое за мной, а за своей я потом вернусь. Поехали.

К вечеру Юре стало заметно хуже. Стресс последних дней, наложенный на адские условия шестимесячного содержания в яме без малейшего намёка на отопление, в одночасье сломали работающий исключительно на вере в себя организм. Юра поплыл… Сначала отказал желудок, а к вечеру начали отказывать почки.

Примчавшаяся из больницы Юлька, наколотая Лёшей практически до состояния наркотического прихода, чтобы не чувствовать адскую боль в плече, к восьми часам вечера, наконец, порешала все вопросы и в десять вечера с командой, на арендованном частном джете вылетела в Германию. В первом часу ночи, Юра уже лежал на операционном столе в клинике Шарите.

Успели впритык. Двумя часами позже, на операционный стол попала и Юлька со своим плечом, а Лёша, знающий немецкий не лучше афганского, долго пытался объяснить полицейским, вызванным в связи с пулевым ранением Юльки, происхождение дыры в её плече.

Наутро, когда тучи над Юрой и Юлькой разошлись и Юру отключили от аппарата искусственной вентиляции лёгких, Лёша понял, что больше не хочет возвращаться в свою операционную. Просто никак. Он больше не хочет видеть допотопное оборудование с ржавым светильником под потолком. Он не хочет больше видеть убогие палаты, в которых вынуждены лежать прооперированные им люди, он больше не хочет смотреть, на обрезки куриных шкурок в тарелках тяжёлых больных и на несладкий чай, похожий по цвету на мочу.

Ему вдруг захотелось взять автомат и под моргом расстрелять главного врача, сумевшего на взятки построить двухсотметровый особняк под Тарасовском и такой же на берегу водохранилища в Кургане. Ему захотелось содрать кожу с главного гинеколога, у которой выживали лишь те детки, родители которых сумели стянуться на благотворительный взнос.

Прохаживаясь по коридорам клиники Шарите, похожей скорее на музей чистоты, Лёша накопил столько злости, что вернувшись в Тарасовск, тут же уволился и через месяц вернулся обратно в Шарите, предварительно договорившись о платной стажировке в отделении септической хирургии. Нужно было начинать что-то менять в своей жизни и в своём городе…

Юра возвращался к жизни сложно. Каждый день собирали консилиум, на котором обязательно присутствовала Юлька, окончательно пришедшая в себя после ранения, и детально разбирали задачи, которые ставил им истощённый и практически убитый организм Юры. Переводчик Генрих Францевич, из казахских немцев, старался некоторые моменты в разговорах врачей смягчать, но Юлька, пристально следящая за мимикой и жестикуляцией светил медицины, постоянно нависала над ним с вопросами о правильности перевода. В конце ‒ концов, переводчик перестал щадить её психику и шокированная Юлька тут же начала нависать над врачами, стараясь заставить их выкладываться на тысячу процентов, гарантируя такой же рост гонораров за лечение.

Не станем гадать, что именно подействовало на качество лечения. То ли космические гонорары, то ли стремление самого пациента выкарабкаться из лап смерти. Как бы там ни было, но в начале второй недели пребывания Юры в клинике, на утреннем консилиуме Юлька впервые увидела на лице директора клиники улыбку. Нельзя сказать, что всё самое страшное было уже позади, но Юльке разрешили посидеть полчаса рядом с любимым в его плате, держа его за руку.

‒ Я горжусь тобой, мой мужчина, ‒ Юлька не стесняясь запасённых за все эти дни слёз, которые всё лились и лились, стекая на её смеющиеся искусанные губы. ‒ Когда ты совсем ‒ совсем поправишься, мы попробуем снова поехать в Прагу. Надеюсь, на этот раз у них уже не будет повода нас убивать. Что скажешь?

‒ Как твоё плечо, малыш? ‒ Юра повернул к Юльке седую голову и прикрыл ладонью рот. ‒ Зубы сначала поставим, а то я даже улыбнуться тебе не могу.