Евгений Монах - Братва. Стрельба рикошетом

— Глядя на эту дорогу, можно наивно поверить, что все пути в этом мире прямы и лишены ухабов, — я невесело усмехнулся. — Но это неправда. Остерегайся в своих сценариях прямых дорог.

— Глупости! — отозвался Лешка. — Будешь все время показывать на ухабы, тебя первого об этот ухаб головой треснут. Не будем вдаваться в подробности творчества. Я хочу с тобой поговорить о другом. Хоть ты и заделался мушкетером, все же мог бы, кажется, предупредить меня о готовящемся ударе первым. Товарищи как-никак, — обиженно насупился и замолчал он, изредка бросая на меня острый напряженный взгляд. Он напоминал фехтовальщика, который делает резкие короткие выпады, но тут же благоразумно отскакивает от противника, чтобы вовремя заметить его ответный маневр.

— О каком ударе? — искренне удивился я.

— Будто не знаешь! Может, твой закадычный друг Гришка не готовит на мою пьесу контрпредставление? Сатиру? Только попробуй отрицать!

Я так резко остановился, что чуть не упал:

— Врешь! Неужто правда? Вот здорово!

— Так ты не попытаешься помешать этому издевательству? — Глаза Лешки одновременно и униженно просили и угрожали.

— Даже пробовать не стану. И не потому, что это бесполезно. Я бы сам сочинил что-нибудь этакое, да способностей нет.

— Ага. Ловко! Но мы еще поглядим, кто останется в выигрыше, — Лешка повернулся и, не попрощавшись, перешел на другую сторону улицы. Крикнул оттуда: — Подлый двуликий Янус!

"Все-таки не удержался от мелодраматичности, — усмехнулся я. — Может, он такой странный и злобный из-за своего маленького роста? Где-то я читал об этом… Не стоит на него обижаться. Пойду точно узнаю насчет новой пьесы".

Уже подходя к красному уголку, я все-таки рассердился на Лешку. Ведь тот, сам того не подозревая, попал в самое ранимое мое место, обозвав двуликим.

В комнате были только Гришка и Павел. Сидя у открытого стенного шкафа прямо на полу, они наматывали на ручки рапир голубую изоляционную ленту. В специальных гнездах шкафа стояли, грозно отливая вороненой сталью, пневматические ружья и тяжелые эспадроны.

— Привет, Женюля! — улыбнулся Гришка, отсалютовав мне клинком. — Давай помогай. Некоторые рукоятки треснули. Завтра воскресенье, а значит — общий сбор и соревнования.

— Вношу предложение: целые рукоятки тоже обмотать, — вставил Зайчик, — все равно после завтрашнего побоища ни одной целой не останется.

— Может, и клинки обмотать, чтобы не царапались ненароком? — ехидно поинтересовался Гришка, сверкнув своими цыганскими глазами.

— А правда, что ты готовишь пародию на Лешкину пьесу? — задал я интересовавший меня вопрос.

— Угу. Готовлю. Владимир Петрович помог с сюжетом. Не спектакль будет, а бомба. Пригласим на представление и завуча школы Марию Львовну. На днях закончу свое произведение. Устроим здесь читку и распределение ролей. Захочешь — тоже роль получишь.

— Конечно, захочу. Еще бы! И Лешке хороший урок не помешает — не так халтурно станет относиться к своим работам.

— Будем надеяться, — с сомнением сказал Зайчик.

В открытые окна комнаты ворвался с улицы насмешливый крик:

— Эй, мушкетеры! Не надоело глупостями заниматься? В такой козырной день! Плюньте на свой дешевый отряд и дезертируйте к нам! Мы вас научим дым кольцами пускать!

Ребята подошли к окну и увидели под ним орущего Цаплю, который сразу замолчал и отступил зачем-то к Колобку и Сергуну, стоявшим невдалеке.

— Это, должно быть, твои бывшие друзья, ваганты? — спросил Гришка, внимательно взглянув на меня. — А чего они так нарядились?

Выглядели ваганты действительно странно: на груди Сергуна болталось ожерелье из порожних пивных бутылок, на груди Цапли — связка пустых консервных банок. Один Колобок проявил чувство меры. Соломенная шляпа с петушиным пером и гитара под мышкой делали его даже похожим на какого-то шотландского певца.

— Внемлите крику души, новому гениальному произведению свободных вагантов! — театрально воскликнул Колобок, ударив по струнам. Цапля и Сергун забренчали своими ожерельями, и три голоса проревели новый "шедевр":