Федор Бутырский - Прокурор для Лютого

Да, что и говорить: слово «наркотик», хотя и не звучало в открытую, но — подразумевалось. Прокурор знал, и знал отлично: многие, очень многие из этих борцов с оргпреступностью вложили в «русский оргазм» деньги — как свои, так и тех коммерческих структур, которым подчиненные им силы делали «крышу» от бандитов.

И уж наверняка все они были в курсе событий в Малкиня и Белостоке…

Перекинувшись с эфэсбэшным генерал-лейтенантом несколькими ни к чему не обязывающими фразами, Прокурор затушил недокуренную сигарету и ушел, спиной ощущая, как тот неприязненно посмотрел ему вслед.

Уже в машине, протирая линзы очков белоснежным носовым платком, их обладатель почему-то подумал, что после его ухода плотину прорвало, и теперь борцы с оргпреступностью, а на самом-то деле — обыкновенные марионетки его спектакля склоняют только четыре слова: «деньги», «оргазм», «Польша» и «проценты»…

От этой мысли Прокурору почему-то стало весело. Откинувшись на спинку сидения, он негромко скомандовал водителю:

— На базу «КР»…

Казалось, ничто не нарушало покоя небольшого подмосковного городка, лежавшего в зелени влажной долины извилистой речушки, петлявшей между невысокими, пологими холмами.

На пыльных, залитых солнцем улицах с раннего утра постукивали подошвы школьников — до конца учебного года оставалось всего несколько дней. Женщины катили детские колясочки в спасительную тень лип и каштанов. Бабушки с сумками да авоськами, возвращаясь из продуктовых магазинов, останавливались, перебрасываясь дежурными вопросами о здоровье, невыплаченной пенсии и последней серии «Санта-Барбары». Понурые, похмельные бомжи, коих в городе было не меньше, чем школьников, печально бродили по мусоркам да помойкам в поисках пустых бутылок.

Старика с вытатуированными на пальцах перстнями не интересовали ни счастливые школьники, ни молодые мамы, ни глупые старушки. Он жил тут, в ста километрах от Москвы, уже четвертый день — представившись администраторше гостиницы вернувшимся с Севера богатым вахтовиком-нефтяником, старик снял скромный однокомнатный номер. Документы гость предъявил очень своеобразные — новенькую стодолларовую бумажку, за что администраторша полюбила богатого вахтовика на всю оставшуюся жизнь. На улицу новый постоялец почти не выходил, пьяных дебошей не устраивал, песен не горланил, девчонок в номер не водил: неизвестно, чем он там занимался. Правда горничная, убиравшая его номер, как-то обратила внимание на какой-то странный телефон, лежавший на столе — черный, с толстым отростком антенны, с каким-то серым табло над кнопками цифр, он был без привычных проводов.

— Сотовый, — с краткой суровостью пояснил старик, перехватив ее недоуменный взгляд, — связь через спутник. Через космос, — и жестом гуру какой-то восточной секты глубокомысленно указал пальцем в потрескавшийся потолок, видимо подразумевая под ним недоступные, невидимые астральные сферы.

Этот мобильный телефон был единственной пуповиной, связывавшей Алексея Николаевича Найденко с внешним миром. Целыми днями он названивал по каким-то одному ему известным номерам, беседуя с загадочными абонентами на весьма своеобразном языке, для глупой горничной явно непостижимым:

— Что с теми марамойками дешевыми? «Заводного» не пробили? А когда? Кто вместо Креста над Питером будет — Гарик из Зугдиди? «Пиковый»? Это же натуральный «апельсин», знаю его, всего три года на общаке под Мурманском парился, потом масть пошла, филки откудав-то повалили, «коронацию» у Гейдара Бакинского и Демы с Фиолетовым купил… Те только и могут, что «сухарей» плодить. Гарик думает, коль лавье есть, то все можно… Нет, добро не даю, конечно. Не тянет этот маслокрад на вора. Был уже такой Пушкин — завалили, и всех делов. Что? А если собраться всем? Насчет Сухого, а то… Что — аж через два месяца? А что? А? Так чо — беспредел этот терпеть? Порядка нет, весь город на ушах… Что значит — «времена изменились»? Времена всегда были хреновыми, и тогда, и теперь. Тогда мусора гнобили, теперь эти, отмороженные… А работать с кем собрался — с лотошниками? Почему два месяца, почему раньше нельзя? Да к тому времени пасти мне шалман на Хованском кладбище, в натуре! Я ж на дно залег, в камышах сижу — трубы на секе!..

Коттон скрывался — тут, в Подмосковье, он чувствовал себя в относительной безопасности. Хотя — как сказать… Пахан, оставшийся один, практически без ближнего окружения, без преданных пацанов, знал отлично: Сухарев разыскивает его по всей Москве, Сухарев поднял на ноги всех, кого можно поднять, Сухарев не даст ему пощады.