Николай Прокудин - Панджшерский узник

— Ты раненый, да? Там… Понимаешь, они Сархата убили. Я испугался сильно. А знакомые афганцы кричали из-за ворот, что лучше сдаться, тогда никто не пострадает. Мы ни на чьей стороне не воюем, мы просто охрана советника. Они говорили, что нас не тронут.

— Два раза дурак, — процедил Саид, поднимаясь на ноги с помощью Рахимова. — Если они нас не хотели трогать, то зачем ворота было выбивать? Зачем они к нам вломились на бэтээре?

Рука выше локтя ныла и горячо пульсировала. Саид стоял, пошатываясь, и смотрел на тела убитых афганских офицеров. Вот тебе и крупный гарнизон, за час или два тут все разнесли и захватили. Наверное, действительно многие не сопротивлялись и добровольно сдались. «Вот и все, — сквозь боль думал он с ожесточением. — Сейчас и нас к стенке поставят». Страха не было, был только неприятный холодок внизу живота, но с этим можно было бороться. Мучила мысль о доме и родителях. Мама будет плакать. Она никогда не смирится с этим горем. А отец? Он будет гордиться. Сын сражался, не осрамил свою семью, свой род, своего отца-фронтовика.

Может быть, в молодом солдате появился бы и страх, но ранение, контузия, злость, которая захлестывала его из-за того, что он не смог победить, да и не мог победить в этом бою, преобладали над другими чувствами и ощущениями. Что-то перегорело у молодого человека внутри. Он смотрел на тела убитых афганских офицеров, на тела солдат. Перед глазами его стоял Сархат, падающий от автоматной очереди, разрывавшей его грудь.

— Если меня не убьют сейчас, — прошептал Саид Рахимову, — я вернусь и отомщу. Отомщу за все и за всех. И за себя, и за Таджибеева, и за наших афганских друзей. И за тебя, урода!

— А что я? — чуть ли не со слезами обиды в глазах воскликнул Шавкат. — Что бы изменилось, если бы я не открыл? Они и так бы их выломали и убили бы и меня, как Сархата.

— Замолчи! Ты вот этого гада запомни хорошенько! — кивнул Саид на Имануло. — Он тут главный, мятеж — его рук дело.

Откуда-то стали выводить пленных афганских солдат, строить в колонну. Кто-то был ранен, многие избиты. Подошедший душман взял Рахимова за плечо и оттолкнул в сторону, а Азизову стволом автомата указал, чтобы тот шел в колонну пленных.

— Это шурави? — громко спросил Имануло, повернувшись к русским солдатам, и с усмешкой осмотрел их афганское обмундирование.

— Да, вот этот нам открыл ворота и помог, а этот отстреливался. Собачий сын! Он убил и ранил двенадцать человек, прежде чем мы его взяли. Прикажешь его здесь казнить? Я хочу снять с него, с живого, кожу!

— Нет! Пока они нам нужны — трофей! Они нарядились в тряпки правительственной армии, тогда пусть и разделят их участь, — приказал Имануло. — Обоих в колонну пленных.

— А я… я же помогал вам? — запротестовал Рахимов, но его ударили прикладом в лицо, и солдат упал в пыль.

Саид быстро нагнулся и, превозмогая боль в раненом плече, стал поднимать трусливого земляка. Из разбитого носа по разбитым губам у Шавката текла кровь, он всхлипывал и тихо ругался. Саид уговаривал его замолчать и пока смириться. Главное, выжить сейчас, главное, чтобы прямо сейчас не поставили к стенке. А потом можно подумать и о побеге. Или даже о мятеже вместе с другими пленными. Ситуация покажет, как лучше действовать.

Колонна тронулась по дороге. Афганские солдаты уныло плелись рядом, никто на советских солдат не смотрел, чувствовалась общая атмосфера уныния и апатии.

«Неужели никто из них не хочет жить? — думал Саид, морщась от боли. — Где огонь в глазах, они же мужчины, у многих дома семьи, к которым они должны стремиться вернуться? А Родина, а присяга? Неужели ни для кого из них эти слова не дороги и не важны?»

Выйдя за высокие стены гарнизона, цепочка побитых, истерзанных «сарбосов» потянулась пыльной каменистой дорогой в сторону гор. Жаркий день и прошедший бой вымотали пленников, все страдали от жажды, избитые лица опухли и потемнели. Кто-то еле шел, и его поддерживали такие же несчастные товарищи. Совсем молоденький солдат-афганец горько плакал, размазывая по лицу грязь и кровь.

Азизов шел, глядя по сторонам, пытаясь сориентироваться на местности. Его сильно мутило, голова буквально раскалывалась, а в глазах периодически все плыло. Рахимов на ходу помог Саиду снять армейскую куртку, потом майку. Порвав майку на две части, одной он перевязал рану, а второй, скатав в жгут, перетянул руку выше, чтобы остановить сочившуюся кровь.

Голову пекло, губы распухли. Во рту было сухо, как в заброшенном колодце в центре пустыни. Язык с трудом ворочался во рту, и Саид не мог говорить. Он понимал, что еще час, может быть два, и если колонну не остановят и не дадут хоть немного отдохнуть, он упадет без сил. Падать боялись все. Уже несколько их, тех, кто не мог идти, убили на глазах других пленников. Почти две сотни человек брели по пыльной дороге, еле волоча ноги. Полсотни вооруженных автоматами душманов шли в отдалении, зорко посматривая по сторонам. По бокам колонны и сзади ехали четыре трофейных «уазика» без тентов. В каждом — пулемет и два боевика с автоматами.