Владимир Гриньков - Президент не может умереть

Женщина-хирург деловито сняла окровавленную повязку, Уланов увидел рану, скрипнул зубами и отвернулся, сказав с обидой:

— Ну что за люди, а? Мы же муку им перебрасывали, в этом кишлаке второй месяц голодают. А они же по нам, когда взлетели, — из автоматов.

Хирург промыла рану, начала зашивать. Боль была тупой, она разливалась по всей руке до плеча, и Уланов страдал — и от боли, и от равнодушия женщины, — та ни слова до сих пор не вымолвила, привыкнув к виду чужой крови.

Наложив швы, хирург молча указала на дверь — свободен, мол.

— У вас тут как на мясокомбинате, — раздраженно сказал Уланов. — Бездушные вы все-таки.

Женщина быстрым движением сбросила марлевую маску.

— Люда? — опешил Уланов.

— Ну. Так какие претензии?

— Никаких, — пробормотал Уланов.

Он чувствовал себя полным идиотом. Людмила мыла руки под шипящей струей воды.

— Как жизнь? — поинтересовался Уланов, стараясь сгладить неловкость.

Людмила не ответила.

— Это письмо, которое от Хомутова…

— Какое письмо? — она резко повернулась.

— Которое он должен был оставить.

Взгляд ее мгновенно потух. Она поняла — ничего нового Уланов не скажет. Это уловка, чтобы вовлечь ее в разговор.

— Что ты колотишься? — спросил наконец Уланов. — Ну уехал он, уехал, не ясно разве? Нет его. А жизнь идет.

Последнюю фразу он произнес мягко, по-особому.

— Может, встретимся вечером? — предложил Уланов. — Ребята из Союза мне такую прелесть забросили…

— Ты ничего не понимаешь, — произнесла Людмила устало.

Она все еще держала в руках полотенце.

— Я не из тех, не из взбесившихся теток. Просто приходит время, и начинаешь кое-что соображать. Большой кусок жизни позади, не так уж много осталось. Хомутов понимал. Нам бы уехать отсюда с ним вдвоем, что нас держало?

— Ну так и езжай к нему!

— Куда?

— В Союз.

— Он здесь.

— Где это?

— В Джебрае.

— Чушь.

— Нет. У меня тоже поначалу уверенности не было, одни сомнения. Ты в квартире тоже был — вещи на месте. Как раз те, которые он непременно забрал бы, если б уезжал.

— Он мог забыть в спешке. Могло сложиться так, что и вообще ничего не брал.

— Нет, Гареев сказал, что он садился в самолет с чемоданами. Не стыкуется. И когда я Гарееву дала понять, что не верю ему, знаешь, что он сделал?

— Что?

— Дал команду в Союз меня отправить. С глаз долой.

— Ты, похоже, перегибаешь, — протянул с сомнением Уланов.

— Нисколько. Начальник госпиталя, Сурков, меня вызывал, как раз после разговора с Гареевым. Довел до сведения, что, помимо его воли, обязан вернуть меня домой.

— Но ты, однако, здесь, — заметил Уланов.

— Все это заглохло. Сразу после гибели Гареева. Это, по крайней мере, убеждает?

За окном истаивал короткий день.

— Ты слишком свободно обращаешься с фактами, — сказал Уланов. — Если разобраться — все это сплошная чушь.

— Нет!

— Чушь, — упрямо повторил Уланов. — Я был бы готов поверить тебе, если бы ты объяснила мне, зачем Хомутову оставаться в Джебрае. Его что — похитили? Что он за птица такая?

— Извини, у меня сейчас еще операция, — сказала Людмила.

Она торопилась закончить разговор.

— Так что там насчет сегодняшнего вечера? — спросил Уланов.

— Ничего.

Об этом разговоре думала Людмила весь вечер. Уланов мог быть прав — и все же он ее не переубедил.

Из отделения она вышла, когда совсем стемнело. Миновала ярко освещенную проходную и окунулась в сумрак. Фонари не горели, только свет редких автомобильных фар освещал дорогу.

— Она! — встрепенулся Бобо.

— Ты уверен? Темно.

— Она, — повторил Бобо, нащупывая под одеждой оружие.

— Ступай! Делай все, как сказано.

Бобо выскочил и словно тень заскользил следом за Людмилой. Салех завел двигатель и тронул машину.

Людмила, услышав урчанье автомобиля за спиной, поначалу не придала этому значения. Возможно, кто-то из своих возвращается в посольский городок. Она обернулась — может подвезет? — в ту же секунду какой-то парнишка, шедший следом, налетел на нее, а машина уже была совсем близко, слепила фарами. Людмила отступила на шаг, но парнишка шагнул к ней и что-то твердое уперлось ей в грудь.

Она не успела даже крикнуть. Бобо выстрелил, звук выстрела был слабый, ткань плаща заглушила его. Последнее, что она слышала, падая, — приближающийся рокот двигателя.

Бобо застыл над ней, словно в нерешительности, и Салех, у которого нервы окончательно сдали, рявкнул, высовываясь:

— В машину! Быстро!