Владимир Гриньков - Президент не может умереть

— Какой вопрос?

— Разве Хомутов уехал, оставив здесь все имущество?

— Ну, почему же, — протянул Гареев. — Кое-что взял. Кажется, два чемодана. Я видел их в самолете.

И на кухне лежала пыль. Письма не было. На столе стоял медный котелок причудливой формы — Людмила узнала его. В этом котелке Хомутов готовил джаргу, эту пахучую травку с неистребимым запахом, потому что только в нем все получалось так, как полагается. Он любил повторять, что котелок этот непременно возьмет с собой в Союз, когда будет возвращаться.

Она была растеряна, мысли прыгали.

— Нашли?

— Нет пока.

— А были они здесь?

— Естественно.

Она вдруг поняла, отчего эта растерянность. Котелок все объяснял. Хомутов вовсе не уехал. Это открытие было настолько неожиданным, что ей пришлось прикусить губу, чтобы не охнуть.

Людмила снова прошлась по комнате, но теперь уже замечая все новые и новые мелочи, которые подтверждали — Павел остался здесь, в Джебрае. Но зачем им объявили, что он отправлен домой?

Скрипнула дверь, и появился Уланов. Заметив Гареева, он на мгновение заколебался. Поздоровался и проговорил, словно оправдываясь:

— Шел мимо, а тут дверь открыта. Что такое, думаю, уж не Паша ли вернулся…

Он прислонился к косяку, и Людмила взглядом наткнулась на метки — те самые, которые поднимались снизу вверх, этаким салютом хомутовским любовным победам. Уланов перехватил ее взгляд, улыбнулся.

— Хоть отрывай, да к себе переноси эту деревяшку, честное слово.

Людмила почувствовала, как плеснулось в ней раздражение.

— Ну да, список ведь еще не завершен, — бросила она со злостью.

Было что-то в ее голосе, что заставило Уланова нахмуриться.

— О чем это вы? — спросил он.

— О метках. Вы ведь наверняка тоже имеете к ним отношение?

Уланов снова улыбнулся.

— Без сомнений. Даже больше, чем Пашка.

Людмила вскинула брови.

— Сын растет! Жена пишет раз в месяц, сколько прибавил, я прихожу к Хомутову, и мы с ним по линейке отмеряем… Сидим с ним, выпиваем, и так, бывает, сердце защемит…

Людмила все еще не могла поверить.

— Так вы нашли наконец свои вещи? — вмешался Гареев.

— Нет, не нашла.

Она поймала свое отражение в зеркале. Лицо было залито меловой бледностью.

— Спасибо, я не хочу больше ничего искать, — проговорила она и вышла.

Уланов нагнал ее на улице, попытался спросить о чем-то, но она опередила его.

— Он здесь!

— Что такое? — не понял Уланов.

— Павел здесь. Только вы не говорите никому, что я это сказала. Хорошо?

— Начнем с самого начала, — предложил Сулеми. — Первый день — вы помните? Президент приветствует народ с трибуны.

Хомутов кивнул.

— Этот жест у меня получается даже лучше, чем у товарища Фархада, — усмехнулся он.

— Лучше не требуется, — парировал Сулеми. — Вы хотели знать, что президент при этом чувствует. Очевидно, что он — отец нации, лидер прогрессивного движения. На нем лежит высочайшая ответственность…

— Прямо как из передовицы, честное слово, — заметил в сердцах Хомутов.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — буркнул Хомутов. — Мне всегда казалось, что чувства президента должны быть несколько иными.

— Какими же?

— У нас это называют чувством глубокого удовлетворения.

— Не совсем понимаю, — признался Сулеми.

— Это когда все по фигу, на все наплевать, но вслух об этом говорить не принято, да и незачем. Кто там толпится перед трибуной? Людишки, мелкая сволочь, их там тьма-тьмущая. Что ж, сделаем им ручкой, вот так, чтобы они думали, что вождь рад каждому из них, любит и ценит только его.

Сулеми, слушая собеседника, вспомнил, как однажды ехал вместе с Фархадом по хедарским улицам, и президент, задумчиво глядя в окно, неожиданно сказал:

— Ты никогда не задумывался о природе людей, Сулеми? Они словно стадо овец, беспомощное без своего пастуха. Они в нем нуждаются, понимаешь? Им без него не выжить.

Стряхнув воспоминание, Сулеми сказал Хомутову.

— Вряд ли разумно относиться к людям столь высокомерно.

— Это почему же?

— Из людей состоит народ, а народ не может быть унижен.

Хомутов неожиданно рассмеялся. Сулеми вопросительно взглянул на него.

— Вы сейчас со мной полемизируете? — поинтересовался Хомутов. — Или с президентом Фархадом?

— С вами. — Сулеми казался озадаченным.

— Так будьте откровеннее, черт возьми! Я должен знать истинного Фархада, а не того, который прячется под парадным лаком. О народе — ведь верно?