Валерий Примост - Приднестровский беспредел

— На войне лучше скучать, чем веселиться, — рассудительно ответил Митяй. — Больше шансов уцелеть.

— Скучать скучнее, чем веселиться, — серьезно возразил Миха. — Понимаешь, в скуке есть большой минус: надо ломать голову, чем себя занять. В веселье такого нету — тебя занимают и развлекают румыны, — посмотрев на явно несогласного с такой точкой зрения Митяя, Миха пожал плечами и продолжил: — Это мое субъективное мнение. Я бы сказал, «заведомо ошибочное», если тебе так будет приятнее со мной общаться.

— Конечно, ошибочное! — тоном, не терпящим возражений, заявил Митяй. — Как было бы весело вернуться домой с гранатой от РПГ вместо черепушки, да?

Миха снисходительно улыбнулся и взмахнул кончиками пальцев.

— Послушайте, дружище Битнер, — начал он игривым тоном с легкомысленным выражением лица, — неужели вы всерьез считаете, что если с вашей или моей держалкой для шляпы произойдет столь пугающая вас метаморфоза, то хоть кто-то это заметит?

— Собакин, ты придурок! — безапеляционно заявил Митяй. — И я всегда знал, что…

— Так вот, я докладываю тебе, мой импульсивный друг, — ненамного серьезней продолжил Миха, — что даже если кто-то и заметит, то его это не взволнует. А тебе мешает признать столь очевидный факт ортодоксальное марксистско-ленинское воспитание, помноженное на низкий материальный и духовный уровень жизни всего советского народа… Скажу тебе по секрету, что я всегда предпочитаю зрелища как альтернативу хлебу. Отличное шоу превыше всего! Ты же, как грубый материалист, отдаешь предпочтение хлебу, да еще и густо намазанному маслом…

— Может быть, — неуверенно ответил Митяй. — Мы университетов не кончали…

— Мы тоже, — подхватил Миха. — Но все же нужно понимать, что… что Париж не вымощен батистовыми платочками…

— Чего?!

— Ну, в смысле, что если румынская эрпэгэшная граната под твою пэмээровскую бошку уже заточена, так они все равно встретятся, даже если это произойдет через сто двадцать лет в сихотэ-алиньской тайге, и даже если ты будешь в танке, каске и чепчике с кружевами «ришелье». Словом, от судьбы не уйдешь. Поэтому в предвкушении встречи со «своей» гранатой жизнь надо прожить так, чтобы… ну, и дальше по тексту хрестоматии.

— Не, ну на хер, — упрямо гнул свою линию Митяй. — Береженого Бог бережет.

— А небереженого конвой стережет, — согласился Миха. — Но все же тот, кому суждено быть повешенным… э-э… не повесится сам. Вот. Кстати, о береженом, — без паузы перескочил на другую тему он. — У меня на старых позициях бушлат остался. Сходим? Все ж какое-то развлечение…

На бывшем «Вороне» теперь стояли гвардейцы. «Кардинала,» — добавил про себя Миха. «Что-то я сегодня слишком уж жизнерадостный какой-то, — подумал он между делом. — Не к добру.» Подумал и сразу забыл об этом. Потому что гостеприимные гвардейцы немедленно затащили гостей в землянку и выставили на полати несколько трехлитровых банок вина…

…Больше всего на войне я люблю свой матрас, — бормотал Миха, когда часа через полтора они с Митяем, отяжелевшие от выпитого, неторопливо брели в сторону своего расположения. — Понимаешь, брат, матрас, это нечто большее, чем просто такая штука для лежания. Это… это…

— Что «это»?

— Погоди, сейчас сформулирую… Это… средство для повышения социального статуса индивидуума, вот…

— Ой, Собакин, лучше бы ты не шиздел спьяну, честное слово… — заплетающимся языком предложил Митяй.

— Поясняю свою мысль… Вот ты представь: идешь по улице, глядь, лежит голдырь — синий-синий — прямо на земле. Кто он для тебя? Алкоголик. Пьяная морда. Может, еще пожалеешь, но — никакого уважения, верно? А представь: тот же голдырь, но уже на матрасе… Улавливаешь?.. Сразу же — совершенно другое отношение. Не пьянь, а приличный человек, не «валяется», а «отдыхает». Да?.. Великая вещь — матрас…

Они уже подходили к позициям ополченцев. Вдруг, совершенно неожиданно, разорвав мирную тишину, на дальнем конце окопов, где находилось их отделение, грохнул взрыв и послышались дикие крики боли и ужаса. Миха с Митяем сорвались с места и галопом кинулись туда. Через несколько секунд, оправившись от неожиданности, весь взвод открыл пальбу по румынским позициям. Стреляло все, что могло стрелять. Пробегая по окопу за спинами ведущих огонь людей, Миха обратил внимание на то, что румыны отвечают очень вяло, и, кажется, не собираются атаковать. Тогда что же это был за взрыв?..

Они поняли все, когда прибыли на место. Хмель как рукой сняло. Это была не просто война. Это был ужас. На дне окопа под ногами ополченцев хлюпала кровавая каша. В ней лежали еще шевелящиеся и стонущие и уже неподвижные, но равно изуродованные до неузнаваемости люди. Вокруг них орали, матерились, суетились уцелевшие. Уже ничем нельзя было помочь, а даже если бы и можно было, то обезумевшие люди были не в состоянии ничего предпринять. Кто-то, дико выпучив невидящие глаза, ломился по окопу прочь от этого страшного места, кто-то блевал на песчаную стенку, кто-то подскользнулся и рухнул плашмя в этот кровавый кошмар, а потом, не в состоянии подняться, сидел, весь в крови, вытянув перед собой руки, и вопил от смертной тоски. Отделения больше не было. Был только кровавый, кошмарный хаос.