Максим Гарин - Викинг

Так и пустовало бомбоубежище, пока в отделе физиологии и анатомии человека не появился Викинг. Он моментально сообразил, что из объекта гражданской обороны можно сделать великолепный индивидуальный спортзал. Когда Викинг впервые оказался в громадном помещении, он долго с удивлением оглядывался по сторонам и наконец выдохнул странную фразу:

— Велика Россия, а нападать некому.

Вскоре к столам, стульям и плакатам в бомбоубежище прибавились штанга, боксерская груша и другие необходимые Викингу предметы. Теперь он ходил сюда каждый день, даже в выходные, выписывая для этого специальный пропуск.

Правда, сегодня был не выходной, а обычный рабочий день. Поэтому Глеб, дождавшись обеденного перерыва, спустился в бомбоубежище, чтобы немного размяться. Едва он успел переодеться, как услышал цоканье каблучков по ступенькам. В помещение впорхнула девочка из его лаборатории.

— Глеб, тебя инспектор по кадрам к себе требует. Срочно.

В кабинете кадровика сидел незнакомый Викингу мужчина лет тридцати.

— Вот он, — указывая на Глеба, подсказал инспектор незнакомцу.

— Полесов Глеб Владимирович? — словно не веря кадровику, спросил мужчина. И не дожидаясь ответа, представился. — Старший лейтенант Стопарев. Скажите, Глеб Владимирович, где вы были вчера с девятнадцати до двадцати двух часов?

— Вечера? — не подумав брякнул Викинг, но тут же понял всю нелепость своего вопроса и стал вспоминать:

— Значит, до половины восьмого был в институте…

— Вас кто-нибудь видел?

— Вахтер, я же ей ключи сдавал. Потом поехал домой. Там на лестничной площадке встретился с соседкой.

— Во сколько это было?

— В восемь, может, чуть раньше. В половине десятого вышел из дома. У подъезда меня видел сосед, он своего ротвейлера выгуливал.

— Интересно, куда это вы направлялись в такое время?

— Весна, знаете ли, — фраза из рекламного ролика оказалась настолько к месту, что старлей с инспектором невольно улыбнулись.

— Все ясно, — Стопарев встал, одернул пиджак. — Извините за беспокойство.

— А в чем дело? — спросил Викинг.

— Убит Иван Афанасьевич Ревякин, — после некоторых колебаний сообщил старлей.

— Кто убил, за что?

— Если бы знали кто, я бы сейчас с вами, Глеб Владимирович, не разговаривал. А вот почему убили — это не секрет. Думали, у старика деньги водятся. А он их все в строительство вложил. Вот они и избили его до смерти, злобу свою звериную срывали. Выродки. Их сейчас много развелось.

Ошеломленный трагическим известием, Викинг молча вышел из кабинета. Старика он знал хорошо — покупал у него мед. А главное, Ревякин был замечательным собеседником, умеющим слушать, дать ценный совет, и обладал поразительным для его возраста оптимизмом.

— В интересное время живем. А пройдет еще лет пять-семь, и все изменится к лучшему, — заявил он однажды Викингу.

— А молодые, наоборот, говорят, что вам повезло, успели пожить нормально. И старики нынешнюю власть ругают на чем свет стоит.

— Потому что память у людей куриная. Да и с чем они могли сравнить ту, прошлую жизнь. Только с нынешней. А теперь слушай. Лет двадцать тому назад познакомился я на Всесоюзном съезде учителей с преподавательницей английского языка из Москвы. У нас даже настоящий служебный роман наметился. Но это так, к слову. И рассказала она мне вот такую историю. В начале семидесятых в Штатах стали активно сажать борцов за права негров. Кого за наркотики, кого за незаконное хранение оружия, кого за нарушение общественного порядка. Один из таких борцов отправил своего сына в Союз, а здесь чья-то умная голова додумалась поселить его на какое-то время в простой советской семье. Выбор пал на эту учительницу.

Вскоре один из партийных боссов решил проведать ребенка. Прикатил на «Чайке» — все соседи потом месяц об этом вспоминали. Толстый, гладкий, с игрушечной железной дорогой под мышкой, между прочим, сделанной в ГДР. Потрепал он ребенка по курчавой головенке и так казенно, потому что по-другому разучился, спрашивает: «Ну, мальчик, какие у тебя впечатления от пребывания в нашей стране?» А ребенок — святая простота, откровенно ему отвечает: «Вы здесь так бедно живете». Моя учительница не растерялась, перевела, будто он до сих пор сильно скучает по дому. Вот и думай. Начало семидесятых, можно сказать, самый расцвет социализма, а даже зачуханный негритенок поразился нашей нищете. Так что никогда мы не работали и соответственно не жили действительно хорошо.