Николай Коротеев - Преследование

Нам нельзя было выглядеть слишком любознательными. Пришлось быть терпеливыми, настойчиво говорить о всяких пустяках, не проявляя излишнего интереса к Исе и Мусе. Но в то же время и поторопить старуху Батмакан с решением: мы стали собираться к отъезду.

Была она женщиной крошечной, юркой, отзывчивой на доброе слово. Она действительно расспрашивала нас, не видели ли где мы ее приемышей и скоро ли поедем на войну. Едва не через час я приговаривал, что гуртоправом работаю временно, если меня, конечно, не комиссуют по ранению.

— Мало ли встреч бывает на военных дорогах! — сказал я однажды. — Вдруг увижу ваших приемышей, привет от вас передам, Батмакан-апа. Только вот как я их узнаю?

Старуха прослезилась:

— Правду сказать, люди добрые, не приемыши они мне, а очень дальние родственники. А раз воюют, то не в отца пошли.

— Что ж у них за отец такой?

— Богомбаев…

— И-и… когда это было, что имя Богомбаева наводило страх на бедняков, — заметил Вася.

— Но ведь было… — печально покачала головой старая Батмакан.

— Не сами они отца себе выбирали, — сказал я.

— Они в армию под чужими именами пошли, — зашептала она.

— Чего ж они боялись?

— Я за них в страхе жила. Очень много страданий причинил народу их отец. Не знаю, так ли добры люди, чтоб забыть и не желать мести детям. А фотография мальчиков у меня есть. — И старая Батмакан полезла в кованый сундук, достала со дна его ветхий, как сама она, альбом с медными пряжками и передала мне снимок двух парней — Исмагула и Кадыркула Богомбаевых.

— Вот Исмагул, — показала Батмакан на круглолицего щекастого юношу. — А это Кадыркул.

Младший был посуше и глядел в объектив чуть искоса, недоверчиво.

— Исмагул — тот вроде телка, а Кадыркул упрям, своеволен… — проговорила старая женщина.

Простодушная и добрая Батмакан! Верно одно — не ты воспитала их в ненависти, другой подтолкнул на путь зла.

Я спросил:

— Неужели никто из родственников не интересовался судьбой мальчиков?

— Абджалбек, младший брат Богомбаева, — ответила старуха Батмакан. — Их дядя.

— Виделись они?

— Здесь. Здесь Абджалбек кричал на меня, топал, называл лгуньей, обманщицей. Дядя рассказал им, кто их отец, и призвал мстить за его смерть, если в жилах мальчиков не вода, — сказала Батмакан. — Только старый козел Абджалбек не говорил, сколько крови людской пролил их отец, невинной крови. Потом в доме словно погас очаг. Мальчики не разговаривали со мною. Затем их призвали в армию. Чтоб не позориться перед людьми, я не пошла их провожать. Они не обняли бы меня на прощание… Как два барашка побежали братья за старым козлом Абджалбеком. А я знаю его «доброту». Он веревки для ближнего не пожалеет.

Да, вот уж поистине старое, мертвое схватило за ноги живых. Схватило и уволокло по-волчьи, во тьму прошлого, в бездну преступления. Во время суда над главарями восстания Абджалбек не избежал кары. Но лишь обматерел, отбывая наказание, а потом бежал и снова стал на путь борьбы с Советской властью.

Простившись с Батмакан, мы уехали в город Джамбул, где встретились с местными работниками отдела ББ области и Казахской республики. Они заверили нас с Кабаргиным: нет братьев Богомбаевых ни в городах, ни селах области. Если они и скрываются, то только в Кокуйских болотах.

Это местность, где река Чу, давшая название всей долине Киргизии, впадает в пески пустыни Муюнкум. Слово «кокуй» перевести на русский язык довольно трудно. Оно имеет ряд значений. В устах женщины — возглас безмерного отчаяния. В названии местности понятие можно перевести как «окаянное», «гиблое», «проклятое место».

На продуваемой всеми ветрами насквозь станции Чу стояли штабеля корявых саксауловых дров. Их свозили сюда по узкоколейке из лесхоза, расположенного в песках. Конечно, когда лесхоз закладывали и выхаживали едва не каждое деревце во впадинах и на песчаных буграх, не думали, что придется их под топор пускать. Да вот война заставила.

Часа два выбирал я в штабелях саксаула палку, чтоб опираться в пути, щадить раненую ногу.

Без особых приключений добрались мы до 101-й остановки — так называлась конечная, где паровозик заправляли водой.

Гас короткий декабрьский день, хмурый, морозный и ветреный. До Гуляевки оставалось тридцать пять километров. Мы решили преодолеть их за ночь. Думали, ветер успокоится. Но он разыгрался еще пуще, гнал по песку последние снежинки, задержавшиеся в песчаных складках свея. Тьма грозила стать непроглядной. Отойдя примерно на километр от 101-й остановки, мы едва различали втоптанную ногами людей и лошадиными копытами снеговую стежку, кое-где переметенную уже узкими песчаными языками.