Глеб Исаев - Возвращение [СИ]

— Ну что, орелики, пьем чай и вперед, — обратился он к сидящим напротив спутникам.

Однако, заметив, как изменился в лице Михаил, мгновенно посерьезнел: — Что?

— Не, ничего, — пробормотал тот, не поднимая глаз. — Мужики как мужики…

— А мне неуютно стало, — озадаченно покосился на фигуры сидящих поодаль соседей, Георгий.

— Да брось, так скоро на воду дуть будешь… — не поддержал его помощник.

— Не знаю, — Георгий, враз потеряв аппетит, глянул на дверь. — Однако, по любому, уходить нужно.

— Вера, сейчас вы с Михаилом дружно поднимаетесь и шагаете к выходу, — распорядился Георгий. — Я следом. Если что, не останавливаться, сразу от входа в кусты и бегом в лес. Там еще темно, не отыщут.

— А ты? — вскинулась девушка.

— Да может, и не случится ничего, — попытался успокоить Георгий. — Ладно, как-нибудь. Встретимся, если что, в Москве у Пушкина в восемь вечера, после войны… — криво улыбнулся он и приказал: — Все, вперед. И помните, не останавливаться. Мешать будете.

Михаил опустил на стол вилку и двинул ногой стул, поднимаясь.

"Пацан-то мадражит, — заметив, как дрогнула рука приятеля, отметил Георгий. — А вилка мне пригодится", — он ухватил теплую еще ручку столового прибора.

Выждав, когда Вера и следующий за ней Михаил пройдут к дверям, начал выбираться из-за хлипкого столика сам.

Дверь отворилась, впустив в помещение поток холодного воздуха, и тут же, шестым чувством, Георгий определил, что сидящие за соседним столом встали.

"Выходит, угадал, — огорченно выдохнул морпех, делая пару коротких шагов. — Может, успеют уйти…" — додумать не удалось. Сидевший с краю приземистый здоровяк вдруг ловко оттолкнулся от стола, и словно разжалась стальная пружина, кинулся на него, норовя свалить с ног.

Широкая, похожая на крабью клешню, ладонь ухватилась за воротник кожана. Треснула, расползаясь, турецкая кожа.

Удар острых зубцов пробил выколотую на тыльной стороне ладони попрыгунчика надпись.

Георгий выдернул оружие и снова вонзил в руку нападающего. Скрутив тело, ушел с траектории движения и встретил второго ударом в челюсть.

Кость хрустнула, второй неловко дернулся и начал заваливаться на первого.

Перехватить третьего не успел. Заметил только блестящую, лакированную поверхность дубинки, стремительно летящей в голову, и провалился в небытие.

— Георгий, родной. Гошенька, Очнись. — Голос, в котором звучала настоящая боль, теребил душу. Звал его, сквозь непонятную, матовую пелену. — Это я, Георгий.

Открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо: — Мама? Ты как тут? А где Вера?

Осекся и закрутил головой, пытаясь сообразить, где он. Белые простыни, железные дужки кроватей, серый потолок с круглыми шарами пыльных плафонов и хрупкая фигурка матери, сидящая рядом с кроватью, на которой лежит он сам: — Где я?

— В госпитале, Гошенька, — голос матери дрогнул. — Контузило тебя…

— Ты молчи, Гошенька, успеем еще наговориться. Тебя ведь теперь обратно, туда… не пошлют? — с надеждой произнесла мать, поправляя жесткий уголок крахмального белоснежного халата, накинутого на плечи. — Мне доктор сказал…

Георгий лежал на жесткой больничной подушке, гладил ладонь рассказывающей ему о чем-то матери, и тшетно пытался убедить себя в чем-то… В невозможности, нереальности… тех событий, что произошли с ним? В чем?

Ну и пусть. А и хорошо, что ничего не было. Даже здорово. Зато теперь точно, успеем. И наговориться, и рассказать, — думал он, несильно сжимая ее тонкие пальцы. — Сколько еще впереди… пятнадцать лет? Успеем. Вот только интересно, а что стало с теми, из будущего?.. А впрочем… если доживу, то возможно и сам узнаю".

Однако мысли скользнули как-то краем.

Георгий зевнул. Сладко, по мальчишески улыбнулся, слушая негромкий голос матери, и задремал.

Конец.