Сергей Козлов - Последний Карфаген [Повесть. Рассказы. Дневники]

— К данному месту эта пословица не подходит.

— Умничаешь?

— He-а, родился таким.

— А я думал таких, как ты, в инкубаторе делают. Из пробирок. По специальному плану партии и правительства. Сперму у лучших ментов за премию покупают. И заворачивают после рождения в красное знамя вместо пеленок.

— Разозлить хочешь? Ты-то небось тоже не сразу на тюремной параше родился.

Копченый заметно ерзанул, но сохранил самообладание.

— Ах, бля, мы святые, — театрально изумился он, ерничая под юродивого, — мы в народ стреляем, если только папа прикажет. Вот такие, как ты, в тридцать седьмом народ и валили.

— Не такие, — без эмоций возразил я, — а такие, как ты. Это вы за деньги убиваете.

— А вы, бля, за идею?!

— Мы — на войне. Враг не только снаружи, но и внутри бывает. Ты ж пенициллин пьешь или колешь, если у тебя в организме микробы балуются.

— Да ты, в натуре, грамотный! Но только знай, фраер, мои пацаны тебя не валили! Только на подстраховку ходили. Мовшензон тебя чеченам заказывал. У него основные дела с ними. А тем душманам действительно по фигу, кого валить, лишь бы гонорар ломился. Им хоть мусульманин, хоть папа римский.

— А зачем сегодня людей послал?

— Потому как безопасны только мертвые. Думал, после Мовшензона моя очередь. Пархатый-то неуязвимым считался. Его паханы ой как высоко трутся. Ну что ж, валяй, стреляй… Ствол-то я вижу наш… Выходит, прибрал моих ребят.

— Защищался, — кивнул я и собрался уходить.

Копченый едва заметно напрягся, но у меня уже были совсем иные планы, чем отстреливать смотрящих.

— Никак передумал? — не поверил он.

— Я же на войне. Военнопленных не расстреливают…

Что-то давно забытое, не чуждое ни одному человеку, похожее на скупую тень благодарности мелькнуло в его едких глазах. Уходя, я даже не удосужился разрядить автомат. Я точно знал, что стрелять мне в спину он не станет.

— Слышь, — глухо, откуда-то из самой глубины выдавил Копченый вслед, — можешь считать, что в этом городе у тебя выписана страховка, во всяком случае, пока я жив. Да, и бабу твою мы не трогали, ее на лаковом лимузине увезли… В аэропорт.

Теперь уже я оглянулся и посмотрел на него с максимально возможным в подобной ситуации чувством благодарности. Но Копченый уже снова окаменел в своем прежнем отношении к окружающему миру, словно не было никакого разговора, а у дивана не расплескались мозги его товарища. Этот человек играл свою тяжелую роль, как робот, сбои в программе не допускались. В жестокости его было столько же натурализма, сколько и уверенности в абсолютной правильности выбранного поведения.

Уже через минуту я забыл о нем и даже об индульгенции, которую получил. Следовало порыться в самом себе. Убив человека, кем бы он ни был, я не испытал ни удовольствия, ни отвращения. Совесть даже не шевельнулась. Дорогу перебежала черная кошка, и я вдруг с ужасом понял, что застрелить этот призрак суеверий для меня сложнее. Кошку мне было жалко! Выходит, во мне тоже своя программа. Программа, которая не стерлась вместе с памятью.

На Гастелло двадцать пять, в двухэтажном особняке с чугунными литыми воротами меня встретила смазливая длинноногая девулька — символ офисов, противовес канцелярским теткам «золотого века», сидевшим под вымпелами «ударник коммунистического труда». Вымуштрованная вежливость ее текла на меня негромким щебетанием и объяснениями, где и когда я должен буду сесть на самолет, где смогут продлить визу, как меня встретят, что делать, если не встретят…

— По-немецки что-нибудь знаете?

— Знаю: Гитлер капут…

— Хорошо, — будто это действительно было хорошо и являлось немецким «с добрым утром». — Хотя мне сказали, что вы знаете несколько языков. Вот, кстати, ваш паспорт… Вылетаете завтра, так что Рождество встретите в Вене.

— У них Рождество двадцать пятого декабря, а православные праздники там не в чести.

— Зря вы так думаете, там, рядом с российским посольством, есть православный храм святителя Николая. Очень красивый.

— Вы там были?

— Ой, я много где была. Руководителем группы почти всю Европу объездила, а в Азии Таиланд и Непал посетила.

— Повезло.

— Теперь каждый может в любую страну съездить.

— Вы это бабушкам скажите, которые на углу сигаретами торгуют, чтобы на хлеб заработать.

Девушка смутилась, а мне стало не по себе. Она относилась к типу людей, которые не желают никому ни горя, ни радости, живут по течению, просто подстраиваясь под время. Громоздить для нее политинформацию — все равно что доказывать пигмею, что он росточком не вышел.