Сергей Козлов - Последний Карфаген [Повесть. Рассказы. Дневники]

Весной птицы полетят на север, осенью — на юг. Человек с рождения тянется к небу, а уйдет в землю.

Полетит только душа.

Всю жизнь надо растить ей крылья!

Меня не хотят видеть. Меня не хотят слышать. Но почему тогда вокруг нет тишины?!

Я никого не хочу видеть. Я устал слышать то, что давно уже знаю. Я давно уже не могу услышать тишину…

Включите громче тишину!

Все летит с огромной скоростью и со страшной силой, но почему такое впечатление, что целая страна топчется на месте?! Мотор ревет на нейтральной передаче… Но мы не движемся вперед, больше похоже, что мы катимся вниз. Соскальзываем?

История — это не цепь объективных закономерностей и субъективных случайностей, это арена борьбы добра и зла. Особенно ярко эта борьба просматривается в истории нашей Родины.

И не надо лукаво мудрствовать там, где действует промысел Божий.

История отличается от эсхатологии тем, что пытается объяснять кару Божию революционными ситуациями и прочей «научной» выдумкой, а в сущности, так же ярко показывает, куда катится этот мир.

Прогресс — слово апокалипсическое.

Духовное совершенствование — вот что должно сопровождать любой прогресс в прочей человеческой деятельности.

Март 2000. Вышла моя первая книга «Ночь перед вечностью». Радость омрачена невиданным количеством ошибок, допущенных при редактуре. Редактура сделана, невзирая на мое требование сохранить авторскую орфографию и пунктуацию, не говоря уже о стилистике! Кто-то посчитал себя крайне умным и грамотным. Ошибки начались с эпиграфа, где правщик по невежеству заменил слово повапленный (см. словарь Даля — вапа, вапить) на слово поваленный, изменив тем самым смысл стихотворения. Дальше — больше. Местами нет разделительных знаков между прямой речью и авторским текстом. Некоторые ошибки, особенно в повестях, привели к изменению смысла некоторых предложений. Например, у меня: одухотворенная печаль, они правят на «одухотворенную печать». Это ж печать какой организации может быть одухотворенной? У меня ночь майская, они делают из нее минскую… Если перечислять все подобные казусы, то потребуется отдельное издание. Приложение к книге — брошюра. Ошибок я насчитал 87! На 478 страницах. Что скажут обо мне критики? Я даже не знаю, что могу сказать я об издательстве «Уральский рабочий», которое стребовало отдельную сумму за подобную редактуру…

Просто привкус горького разочарования на губах…

Я нашел 87 ошибок. Надеюсь, более внимательные читатели ничего не добавят к этой цифре.

Мне еще далеко до шедевров, хотя я еще дальше от бульварщины, но ошибки не красят любую книгу.

За сухими архивными строчками титанический труд советских, российских учителей. Сельских учителей. Для которых жизнь в школе не начинается и не заканчивается, а постоянно продолжается, как само время. И сама школа для них продолжается за собственными пределами, выходя в мир таежных поселков, потому что понятие «учитель» в этом мире много шире и объемнее, хотя сам мир значительно меньше шумного суетливого городского. Городского, в котором можно скрыться за каменными стенами на больших улицах и в маленьких переулках. Сельский учитель на виду от первого звонка и до последнего.

В Крыму тишина. Громкая. Прямо никто не возмущается политикой Кучмы, не возмущаются потому, что не считают его хоть сколько-нибудь серьезным политиком. Не возмущаются потому, что каждый занят проблемой выживания собственной семьи. И смеются над солдатами, которые ходят ротами вдоль крымских автострад с трафаретами и ведрами краски, чтобы увековечивать: «Кучма — наш президент».

Кучма — растрёпа (пер. с украинского). Когда же Украина причешется?

Непривычно приезжать в Крым «за границу». Когда я сказал об этом вслух, ко мне повернулся крымчанин, который стоял рядом и с легкой грустью возразил:

— Вы же сами нас отдали! А мы еще референдум проводили…

— Это Ельцин отдал, — попытался оправдаться я.

— Крым все равно русский. Здесь все так думают: и русские, и украинцы, и другие…

Крымчане почему-то глубоко уверены в том, что Крым отдадут России за газовые долги. И ждут этого.

Крым прекрасен, невзирая на процветающую нищету.