Сергей Козлов - Последний Карфаген [Повесть. Рассказы. Дневники]

Мир сходит с ума. Даже в любви сквозит какая-то меркантильность. Если не в буквальном, то хотя бы в переносном смысле: уж если ты мне, то, пожалуй, тогда и я тебе.

Вот и начинаешь ощущать себя ископаемым Дон Кихотом. Только без Дульсинеи и верного Санчо.

О вкусах не спорят… за обеденным столом. В остальных случаях не спорят те, у кого вкуса нет, либо неаргументированно отстаивают полную безвкусицу, ее право на существование. Мол, это тоже кому-то нужно (внутренне имея в виду себя).

А может, они и правы? Серятина должна быть хотя бы потому, что на ее фоне легче примечать что-либо стоящее. Но есть другая опасность — опасность сплошной серятины.

Дело не во вкусе, дело в умственной лени, а в результате — в уровне этого самого умственного развития.

Говорили с Мишей. Я боюсь окончательно очерстветь и потерять связь с созерцательным и безоблачным детством. Если это произойдет, можно смело ставить крест на творчестве.

Детство Миши в его стихах становится моим. Сходные, одинаковые переживания, наблюдения, открытия. Но главное, пожалуй, — единая боль. И как точно он ее выражает!

Я стал похож на черствую корку черного хлеба. Чей голод я могу утолить (особенно если учесть всеобщее пресыщение)? «Страшно, когда наступает озноб души», — так зябла душа Розанова. Значит, это происходило, происходит и будет происходить не только со мной. От этого немного легче.

Несколько согревает духовная литература, оживляет творчество. А окрыляет и вдохновляет православная литургия.

Моя душа — грязноватая серая льдина? Глыба? Болезнь дочери — молния — разбила ее на куски. Чуть подтаяло. Чего я больше испугался: Дашенькиной болезни или собственного очерствения, которое осознал после этого несчастья? Насколько еще больше может замерзнуть душа?

Нам грозит еще один ледниковый период. Период вымерзания человеческих душ.

После общения с женой появляются философские мысли. Плохая примета или плохая жена?

Мои проблемы с алкоголем заставили ее взглянуть на любовь и семейные отношения как на список взаимных обязанностей. Подмывает написать потешный устав.

Пропить можно все, кроме боли…

Ей нравится быть красивой. Это видит любой невооруженным взглядом. Вот и получается: я черствею, она теряет разумную тонкость шарма и целомудренную грациозность.

Хреновый я муж, но только потому, что так и не смог перенести ее в свое измерение. В ее измерении я труп.

Труднее всего просить у друга. Если просить легко — значит, просишь у человека, который обязан тебе или которому будешь обязан ты.

Зафилософствуешь тут! (во время просмотра новостей ОРТ).

Марксистская догма о том, что материя и бытие определяют сознание, в нынешнем постсоветском недобуржуазном обществе как никогда находит подтверждение. Суета сует. Абсурд, но наши движения, наши стремления целенаправленно хаотичны. Просто Маркс помнил: в поте лица своего будете добывать хлеб свой. Суета!

Элементы покоя: в храме; на природе (если один); за письменным столом (если никто не суетится за спиной).

Те, кому нечего делать, всегда мешают тем, кто чем-то занят.

Неначитанность нынешней молодежи, незнание собственной истории куда страшнее, чем расширение НАТО на Восток, засилье массовой культуры. Меня, например, их «интеллектуальными» подделками не прошибешь. Я просто знаю и вижу, что это говно. А ребята от 16 и (иногда даже) до 25 хоть и не называют это искусством (может, просто не знают такого слова?), но принимают на веру, принимают именно как искусство. Вот уж действительно нас искушают. Господи, избави Россию и люди ея от этого бесовского наваждения. Дак, ить, сами туда хотят…

Трудно быть слепым, но намного труднее притворяться немым.

Да, я националист. И потому только еще окончательно не спился, не оскотинился, не оторгашился.

Я знаю «делателей» русской истории и знаю делателей русских революций. Я знаю убийц Пушкина, Лермонтова, Есенина, Талькова, я знаю убийц царской семьи, убийц Столыпина, я знаю убийц русского духа, я знаю убийц Христа!

Дай мне, Господи, сил, бороться с самим собой, а уж там поглядим… Еще бы терпения, как у праведного Иова, еще бы праведного гнева, как у преподобного Иосифа Волоцкого, еще бы силы, как у былинного Ильи Муромца.