Михаил Рагимов - Юг-Север

В окрестных домах начали загораться окна. Скоро кто-нибудь додумается и пожарных вызвать. А те возьмут и приедут… Ну что, погуляли, пора и честь знать.

Поздняков хмыкнул и, прихрамывая, скрылся в темноте. Неловкое падение не прошло даром, ушибленное колено отчаянно ныло и намекало, что хозяин - мудак. И вообще, личность склонная к дурацким авантюрам.

Воздух больше не пах грибами…

Погода по прежнему «радовала» в полный рост. Над районом бушевал даже не ураган, а самый настоящий пургец. И неизвестно, когда собирался остановиться. По крайней мере, штатный синоптик только смущенно разводил руками и бормотал про перистые облака, лучевые кости и медицинский спирт. Слово «пургец», родилось у Позднякова еще с год назад, во время второй «зимовки» за службу. Попался как-то в руки ободранный томик. Написано там было про мир после ядерной войны. Сама книжка выглядела подстать жанру – без обложки, с одного краю слегка подпаленная, когда-то побывавшая в воде и хреново высушенная.

И было в той книжке слово «пургень» для обозначения затяжной паршивой погоды со снегом, ветром и прочими прелестями метеорологических явлений. Но «пургец» был как-то позвучнее. Ну и ситуацию описывал ярче. Попадаешь в подобное, находясь посреди льдины, и все. Тут тебе сразу, и конец настает, и песец приходит. Пушистый такой, теплый…

Служба, несмотря на погоду, естественно не прекращалась. По-прежнему, на полную мощь шарашили фазированные решетки радаров, высматривая маловероятного, но все же возможного супостата, решившего в эту ночь нарушить границу у реки. Все так же сидели бойцы в БОТах, надеясь, что автономное отопление караульного “тулупа” не подведет, и в «стакане», увенчанном башней от БМПшки, не найдут в конце наряда закоченевший труп. Ну и Поздняков, с которого никто не снимал должностных обязанностей, мотался по периметру, раздавая командирские пинки и советы, совмещенные с указаниями и приказами.

Армейский организм, он как сердце - процесс если остановился, то взопреешь запускать.

Старший сержант, открыв люк, ввалился в модуль и упал прямо в тамбуре. Тут тепло… Не любящий лето и вообще жару, после забега по «заборту», Поздняков был согласен даже на мух и комаров.

Чуть собравшись, он поднялся, обтрусил, как цобакен после купания, ледяную крупу, набившуюся, похоже, везде. Нефиг лишнюю влагу внутрь заносить. Да и как начнет таять, да затекать обжигающе холодными струйками о всякие интересные места.

Изнутри модуля зашуршало, кто-то отдраивал внутренний люк. Наконец, в тамбур сунулась выбритая голова прапорщика Пацюка по прозвищу Индеец. Кроме фамилии, родители наградили любимого сынульку еще звучным именем Аверьян, обеспечив отпрыску повышенное внимание окружающих.

- А я все думаю, кто это скребется в дверь моя с синий сумка на ремня! – поприветствовал прапорщик из ПЭЖа, привалившегося к стенке Позднякова, наслаждающегося отсутствием ветра. - А это Стёпыч в гости ломится, - и тут же, без перехода, уточнил: - Сашок, ты спирт будешь?

- Ты за кого меня, кадрового военного принимаешь?! Да я тебя… – оскорбился Поздняков, всем своим видом выказывая желание немедленно подняться с ребристого пола и настучать Индейцу в бубен. Впрочем, последнее вряд ли бы удалось. Прапорщик, хоть и невеликий габаритами, был человеком резким и четким. Служба в каком-то глубоко сибирском СОБРе и лет пятнадцать рукопашки, наложили неизгладимый отпечаток на душу прапорщика, до сих пор переполненную жаждой дарить окружающим доброе волшебство.

- Значит, будешь! – засмеялся Индеец и, протянув руку, помог встать задолбанному вусмерть старшему сержанту.

Уже минут через двадцать в микро-комнатушке, отделенной от прочего ПЭЖевского модуля куском панели, на откидывающемся столике стояла литровая банка, наполненная до краев, на расстеленной старомодной кальке, исчерканной синевой схем, лежал мелко порезанный кусок сала, а сбоку громоздились на крышке от какого-то хитрого агрегата соленые огурцы, неведомо каким чудом, пережившие долгую вахту. Натюрморт радовал глаз и душу, жаль, не случилось нынче в пределах досягаемости какого-нибудь великого художника земли русской, дабы увековечил в веках. Сплошные убивцы и душегубы кругом, и ни одного живописца...

- А скажи свой злобный тост, Стёпыч, очень он у тебя занятно выходит.

- Найвыздыхають! – поднял стакан Поздняков.

- Во, блин, я такого и не выговорю-то. Но в целом – солидарен. Найвыз… - попробовал повторить Аверьян, но махнул рукой на это безнадежное занятие. - А, хрен с ними! Бахнем!