Вячеслав Миронов - Особо ценный информатор [litres]

Не поверите, но деньги нужны даже тем, кто одной ногой стоит в чистилище. Дедушки вскорости умирали из-за болезни, а их воспоминания анализировались, сопоставлялись с имеющейся информацией. Часть информации использовалась как выводная, чтобы не совершать ошибки, выявлялись новые признаки ведения подрывной деятельности разведслужб на территории России и сопредельных государств с целью дестабилизации политической и экономической обстановки. И резидентуры иностранные в России не сворачивали свою деятельность, а в последнее время, наоборот, активизировались. Даже стали «расконсервировать» агентуру, замороженную десяток лет назад. Это один из признаков или переворота, или «особого периода» – предвоенного.

Запомнился мне разговор с одним из полковников. Это был старик, родившийся в годы Второй мировой войны в шале на юге Франции. Здесь же он коротал свой оставшийся век.

Мы сидели во дворе под цветущей яблоней. На столе стоял большой глиняный кувшин с домашним вином, сыр, отварное мясо.

Полковник разлил вино по стаканам, поднял свой, посмотрел на свет цвет вина, покрутил немного, понюхал:

– Вот что я скажу тебе, молодой человек! На излете жизни я считаю, что жизнь человека подобна бочке с вином. Господь Бог наполняет ее – кому доверху, кому-то наполовину. В детстве мы пьем виноградный сок. Наши матери нам щедро наливают его, мы хватаем его стаканами. Один, другой, третий, и бежим во двор, чтобы поиграть с ровесниками или помочь отцу. Потом вино становится молодым. И мы, как молодое вино, которое ударяет в голову, пускаемся во всяческие приключения, авантюры, полагаем, что мир создан для нас, и только для нас. Нет авторитетов, и Эверест – это не вершина мира, а всего лишь макушка горы, которую мы запросто покорим. Потом приходит время шампанского. Женщины, романтика, снова авантюристические приключения. Драки, служба, войны. Но все равно мы считаем, что всего добьемся, все одолеем, всех победим. Ну и, конечно же, – женщины. Много женщин. Вино и женщины. Ни того, ни другого много не бывает. Затем приходит время выдержанного вина. Мы уже осознаем, что вина в бочке жизни остается все меньше. И уже не так шалим, более сдержанны, рассудительны, более взвешенные. Оглядываемся назад, понимаем, что слишком много сил потратили впустую, в погоне за миражами, которые сами себе придумали или чтобы кому-то понравиться, зависели от чьего-то бесполезного мнения. Но все равно продолжаем упорно идти вперед, в надежде достигнуть чего-то. Пусть уже менее призрачных, но реальных, взвешенных целей и достижений. И вот приходит время коньяка. Уже реально понимаешь, что особых подвигов у тебя не получится сделать, да и нет особого желания. Но хорохоришься, мнишь себя мудрецом, к которому идут за советом, хотя им не совет нужен, а требуется лишь, чтобы ты договорился о решении чьей-то проблемы со своим боевым товарищем, который стал политиком или банкиром после выхода в отставку. Вы знаете, что коньяк хранится и выдерживается в дубовых бочках семьдесят пять лет. Потом он уже не набирает силу, не обогащается ароматом. Нет столетнего коньяка. Точно так же, как и наша жизнь после семидесяти пяти не набирает силу, крепость. Приходит лишь осознание простой мудрости, что счастье – оно всегда было рядом. Вот так сидеть вечером в кругу большой семьи, возвратившись с виноградника. Вино на столе, сыр, отварное мясо, хлеб. И говорить. Просто говорить. Прихлебывая десятилетнее вино из собственного погреба, неспешно пыхтеть трубкой с домашним табаком, с добавлением вишни и чернослива, читать книгу, бросая иногда взгляд на большую семью. Все рядом, все перед глазами. Это и есть счастье. Качаешься в кресле-качалке, которое сделал еще мой прадед, оно неказистое, грубое внешне, но очень удобное. Вы пейте вино, юноша, пейте. Ему больше сорока лет. Оно живое. Если оставить в тепле – заплесневеет. То вино, что в бутылках, – мертвое. Чтобы не было плесени, добавляют окисленную серу. А сера, как известно, она от дьявола. Из ада. Вот и получается, что люди – глупые создания, от дара Божьего отказываются, от вина, созданного трудом и любовью, политого потом крестьянским, и убивают его дьявольским порошком, пьют мертвое вино. Сами себя отдаем на откуп аду. Поэтому, пока молодой, не совершайте самую большую глупость – не транжирьте время, отпущенное Всевышним. Либо займитесь крестьянским трудом, либо трудитесь на благо окружающих вас людей, родственников или просто тех, кто попросит у вас помощи. Нам неведомо, какая у нас бочка вина. Мне повезло. Я почувствовал весь процесс – от виноградного сока до самого старого коньяка. Вот и пью свою жизнь – выдержанный коньяк маленькими глотками, с оглядкой на прожитое. С каждым днем его все меньше, и каждый глоток все слаще и желаннее, изысканнее, утонченнее. Мало коньяка осталось на дне бочки… А сколько моих ровесников не попробовали даже выдержанного вина. Окончили свой жизненный путь на шампанском. Многие на войнах. Сейчас я оглядываюсь назад, на колониальные войны, в которых принимал участие, и не понимаю, а зачем и кому это надо было и для чего. Это не принесло ни славы, ни богатства никому. Ни солдатам, что погибали, ни Франции. Те, кто жил в колониях, тоже не в восторге от того, что было. Они хоть свою землю защищали, свой уклад жизни. А мы? Ладно, мсье, я сам стал по-стариковски болтлив и суетлив, и время уходит в моем пустословии. Поэтому давайте нальем еще по стаканчику из этого глиняного кувшина, который сделал мой отец своими руками. Я очень люблю те вещи, которые сделали мои предки. Для окружающих они не представляют никакой ценности, а для меня – история. История моего рода, моей семьи, тот самый мостик, который двигает меня что-то оставить после себя. Как этот кусочек моих мемуаров, который вы вставите в свою книгу.