Сергей Самаров - Оружие-монстр

Иранский подполковник сел, разумеется, рядом с Владимиром Алексеевичем. Долго успокаивал дыхание, на сей раз ничего не спрашивая, а когда смог, наконец, говорить, сказал только одно:

– Вы все – не люди. Вы – табун диких лошадей...

– В ваших краях дикие лошади водятся? – спросил Владимир Алексеевич.

Турумтай отрицательно помотал головой.

– В Монголии. Лошадь Пржевальского...

Генетическая память о далекой прародине в подполковнике была все еще жива.

– А ты этих лошадей на воле видел хоть раз? Хоть самый маленький табун?

– Нет. Но так бегать... Так только дикие лошади могут. Нормальная лошадь свалится...

Иранскому подполковнику стало легче выдерживать темп ночью. Путь все так же проходил по дну ущелья, но забирал заметно выше, и по мере подъема мелкая галька сменялась более крупными камнями, о которые в темноте легко споткнуться. А в ущелье темнота гораздо гуще, чем на склонах и тем более на перевалах или на траверсе хребта, потому что в ущелье видно не все небо, а только ограниченный участок его, и свет звезд и луны не проникает вниз. По мере подъема хребты становились относительно дна ущелья ниже, но все же света проникало недостаточно. Пользоваться фонарями Кирпичников разрешил только в ограниченном режиме, когда вообще ничего не видно и попадался сложный участок пути. Но перед тем, как включить фонарь, ведущий останавливался и просматривал в бинокль с тепловизором все, что можно увидеть впереди. Бинокль стал переходить из рук одного ведущего в руки другого, поскольку на всю группу их было всего два. Бегом больше не передвигались, что радовало только одного Турумтая, которому бег давался нелегко. Иранский подполковник уже не вспоминал о приказе, полученном перед началом операции, и не пытался показать чудеса выносливости и боеспособности.

За всю ночь Кирпичников объявил привал только один раз, зато дал на отдых целый час. Опытным спецназовцам этого хватило, чтобы восстановить силы, а иранец, кажется, только еще больше устал и никак не мог включиться в марш, когда пришлось подниматься. Если раньше Турумтай старался держаться рядом с Кирпичниковым, то теперь пытался, наоборот, оказаться от него в стороне, чтобы Владимир Алексеевич не видел, как тяжело ему приходится. Но теперь сам полковник, наоборот, не хотел выпускать Турумтая из взгляда, контролируя состояние самого слабого члена группы. И иранец под взглядами Владимира Алексеевича бодрился, заставлял себя терпеть и идти, перешагивая через свое «не могу». Гордость не позволяла сдаться. Но это никто не оценивал, потому что каждый из настоящих и бывших спецназовцев давно уже научился делать это сам и считал умение терпеть естественной чертой военного человека.

Так и встретили рассвет, который опустился в ущелье не сразу, но уже отчетливо высветил сначала контуры хребтов, а потом и небо над ними. И только после этого свет утра пришел на дно ущелья. Появилась растительность – кусты, названия которых Кирпичников не знал; пару раз встречалась кривоствольная и прочная арча, цепко хватающаяся сильными корнями за каменистую почву.

С восходом солнца, несмотря на то, что группа поднималась все выше и выше, стало теплее, и морозец уже не щипал щеки, как ночью. К тому же сказывалось движение. Во время него работают не только руки и ноги, но и вся кровь бегает по телу, и потому организм согревается. А в горах двигаться очень важно. В любом случае, вскоре предстоял поворот в соседнее ущелье, а за ним – спуск. Но то ущелье будет более широким и светлым, хребты, ограничивающие его, пониже, – следовательно, станет теплее.

Следующий привал устроили как раз у поворота, чтобы иметь возможность просмотра большого участка пути, который предстояло преодолеть. В новом ущелье тоже бежал ручей, шире, чем в первом, и, как казалось внешне, такой же мелкий. Но камни по берегам ручья были не голые и черные, а покрытые слоем снега. На этом снегу не видно было свежих и даже не совсем свежих следов. Это вызывало некоторое недоумение.

– Афганские полицейские умеют летать по воздуху? – спросил полковник Кирпичников подполковника Турумтая.

– У них есть свои вертолеты, – не понял вопроса иранец. – Кажется, даже российского производства. И большегрузные транспортники, и боевые.

– Я не про то, – объяснил Владимир Алексеевич. – Посмотри в бинокль. На снегу следов не видно. Могу предположить, что мы пройдем по ручью и тоже не оставим следов. Но они, насколько я видел, в бутсах и брезентовых гетрах. Наверное, досталось по наследству от старой афганской армии [23] В афганской армии периода начала Афганской войны солдаты носили бутсы с шипами. Первоначально это вызывало смех советских солдат. Но со временем военнослужащие многих частей – в частности, из воздушно-десантных сил – поняли удобство этой обуви в боевых операциях. Поскольку бутсы найти было трудно, спецназовцы на свои деньги покупали на базарах кроссовки, чтобы воевать в них, а не в тяжелых сапогах. Одновременно шел и обратный регрессивный процесс – со временем афганская армия перешла на сапоги, полученные из российских военных арсеналов. . Американцы на амуницию для полиции пожадничали. В бутсах по ледяной воде ходить, да еще перед ночевкой в горах – без ног останешься.