Сергей Кутергин - Отсчет пошел

Возможно, сейчас эти слова вам покажутся смешными или вульгарными, но следует помнить, что тогда я действительно был готов воевать за демократию до последней капли крови и уже представлял себя в мечтах кем-то вроде Мальчиша-Кибальчиша, с той только разницей, что сражаться приходилось не за Красную Армию, а как раз наоборот.

— Сражаться! — разъярился отец. — Сопляк, полудурок! Вы только поглядите — он будет сражаться! Да я тебе сейчас так посражаюсь — мало не покажется! — И он принялся торопливо расстегивать свой широкий ремень.

— Нет! — закричала мать, хватая его за руки. — Иван, подожди! Он извинится!

Отец грубо оттолкнул ее, и она неловко повалилась на диван. Я остолбенел и, не в силах пошевельнуться, наблюдал, как ее тело выгнулось так, что голова стукнулась об изголовье, глаза вытаращились, и она начала с равными промежутками судорожно и пронзительно подвывать, как, должно быть, воет при свете луны угодившая в капкан волчица.

— До чего мать довел, паскуда! — прохрипел отец. Ему к тому времени удалось снять ремень, и он со всей силы, наотмашь хлестанул меня им по щеке. Где-то на третьем ударе я словно очнулся и перехватил свистнувшую в воздухе тугую петлю. Я рванул ее на себя, и она неожиданно легко поддалась, несмотря на то что отец изо всех сил вцепился в ремень. Только тогда я неожиданно понял, что он гораздо слабее меня и к тому же почти старик.

Я вырвал у него ремень и отбросил прочь. Отец так и остался стоять, опираясь на кресло и тяжело дыша, а мать на диване все еще корчилась и монотонно выла, безуспешно силясь подняться. Я кинулся на кухню и принес стакан воды. Отец почти вырвал его из моих рук и сам поднес к губам матери. Ее зубы дробно застучали по стеклу. Я стоял как истукан, не зная, что делать и что говорить.

— Марш в свою комнату! — не оборачиваясь, приказал отец. — И чтобы духу твоего здесь не было!

Эти слова, а в особенности тон, которым они были произнесены, возмутили меня до глубины души. Меня словно нашкодившего ребенка хотели поставить в угол!

— Я уйду, — ответил я. — Но не в комнату, а прочь из этого дома. Если по городу двигаются танки, значит, коммунистам противостоит реальная сила. И я должен быть с ней, а не с вами.

Мать дернулась, и отец пролил остатки воды на ее лицо. Он отставил стакан в сторону и всем телом повернулся ко мне. В его глазах отразился такой гнев, что я испугался, как бы он не попытался ударить меня. Мне очень не хотелось применять силу к папику. Однако он всего лишь указал рукой на дверь и хрипло сказал:

— Убирайся, подонок! Ступай к своим демократам, к своему Бореньке Ельцину, ко всем чертям! Ты мне больше не сын… — Его кадык дернулся, и он заорал, неистово жестикулируя: — Вон! Вон из моего дома!

Мать изо всех сил попыталась что-то сказать, но из ее груди вырывался только звериный вой, а безумные глаза смотрели с бесконечной болью на ослепительно белый потолок.

— Вон отсюда! — продолжал кричать отец.

Я коротко кивнул и, не надевая куртки, пулей выскочил из квартиры. На душе было скверно и грязно. Отдышавшись в подъезде, я осторожно выглянул на улицу и вышел в новый мир, внешне почти не изменившийся, но уже совсем не тот, что вчера, и мне было ясно, что эти изменения необратимы.

Сейчас, когда я вспоминаю свои действия девятнадцатого августа, я не могу отделаться от ощущения, что вместо меня действовал какой-то автомат, а я наблюдал за происходящим как за кошмаром, которым невозможно управлять и из которого нельзя выйти. Выйдя из дома, я, повинуясь какому-то чутью, направился к центру города. Когда я услышал о перевороте, то подумал, что улицы непременно должны надолго опустеть, а редкие пешеходы опасливо пробираться между многочисленными патрулями и бронетехникой. Как ни странно, все было совсем не так. По улицам деловито сновали люди, из какого-то небольшого кафе доносилась приглушенная музыка, а на занавесях, закрывавших окна, плясали блики цветомузыки. Ближе к центру становилось все оживленнее, люди переговаривались, сообщая друг другу последние слухи, и даже начали появляться первые листовки. Рядом с улицей Разина я повстречал одного своего старого знакомого по секции вольной борьбы. Он возбужденно оглядывался по сторонам и слонялся по городу без видимой цели — вероятно, из чисто спортивного любопытства.

— Представляешь, — с ходу поведал он, едва успев со мной поздороваться, — мне полчаса назад звонила тетка из Германии. Оказывается, у них по телевизору передают, что в России путч, Горбачев арестован, а Белый дом обстреливается из «катюш».