Андрей Троицкий - Москва Икс

Сурен не слушал, но кивал головой. Тут он почувствовал какое-то движение, назвали его имя, он поднялся. Капитал представил нового уборщика экипажу и сказал о нем несколько добрых слов. Затем поднимались другие люди, капитал коротко рассказывал о них, оказывается, на судне еще шесть человек новеньких, их перевели сюда с других судов, даже из других пароходств, капитан закруглил выступление и ушел. Боцман приказал отправляться в каюты и не выходить из них.

Сурен поднялся к себе, оставил дверь открытой и присел за столик. Через четверть часа появились два таможенника в форменных плащах и фуражках, проверку проводили быстро, видно, сегодня у них было много другой работы. Один взял паспорт моряка, полистал его, спросил, нет ли в каюте товаров, запрещенных к вывозу за границу, а также спиртных напитков. Сурен ответил, что ничего такого нет. Таможенники не позволили себе даже улыбки. Вернули паспорт, заглянули в шкаф, молча вышли в коридор, не прикоснувшись к вещам. Сурен нашел боцмана, торчавшего под дождем на палубе, спросил, есть ли работа? Боцман, уже заметно хмельной, махнул рукой, — на три часа свободен, отдыхай, а потом дел будет столько, что только успевай поворачиваться, — надо перестелить белье в каютах начальства, убраться в столовой и в кают-компании.

Пошатываясь от усталости, Сурен вернулся к себе, рухнул на койку и заснул. Он открыл глаза через два часа, слышался гул машины, судно покачивало. Он вышел из каюты, спустился на палубу и подумал, что эта посудина идет довольно быстро, узлов двадцать, а то и двадцать два. По-прежнему клубился туман, моросил холодный дождь, берега уже не было видно. Значит, все проблемы осталась там, за этим дождем и туманом, на берегу, которого отсюда не увидишь, значит, в прошлом его страхи, прежняя жизнь под чужим именем, зыбкая и опасная, способная оборваться в любой момент. Остается малость, — дойти до иностранного порта и сбежать с судна, это нетрудно будет сделать.

До свободы меньше трех суток. Первая стоянка в социалистической Германии, в порту Росток. А там уж — рукой подать, но почему-то легче не стало. Он помнил, что на том берегу осталась Лена… Сурен не вернется к ней никогда, даже если очень захочет. Но пройдет год, другой, Лена вырвется из-за железного занавеса, он поможет ей, но пока не знает, как это сделать. Сурен выбросил окурок за борт и пошел обратно.

Сурен поднялся затемно, вышел на палубу в серый холодный полумрак, с трудом прикурил сигарету, ветер, сильный, лобовой, тушил огонек зажигалки, дым был горьким. Справа по борту росло мутное свечение, это занималось утро, сеялся дождь, в лицо летели холодные брызги. Корабль качало, волна была не слишком высокой, шторм балла три. Обходить его стороной не было резона. На палубе никого, сигнальные огни корабля включены с вечера, наверху на капитанском мостике, света нет, на ночь его не зажигали, в темноте легче наблюдать обстановку.

Он выбросил окурок, по внутренней лестнице поднял наверх пылесос, тележку с моющими средствами и ведро. Начал с кают-компании. Тут работал Юра Кольцов, в светлой короткой курточке, клеенчатом фартуке в мелкий цветочек и в белой шапочкой, он выглядел комично. Кольцов опускал свежие простыни в ведро с водой, выжимал, накрывал ими столы, — так во время шторма тарелки не будут скользить по пластику, — раскладывал ложки, вилки, отдельно подставки, на которых были закреплены склянки с перцем, солю и горчицей. Потом вытаскивал из каждого кресла короткий стальной тросик с карабинчиком на конце, пристегивал карабинчик к ушку, торчащему из пола, — чтобы во время шторма кресла были зафиксированы на месте, а не разъезжались по сторонам.

Сурен хотел что-то сказать, но осекся, между собой они договорились не общаться, будет лучше, если командное начальство заметит, что новые люди на корабле не знакомы друг с другом. Но сейчас, когда вокруг никого, можно переброситься словом. Кольцов накрыл простыней последний столик, улыбнулся так, словно изнутри его распирало от счастья.

— Ты на себя в зеркало уже смотрел? — спросил Сурен. — В этом фартуке тебя в любой цирк возьмут, вне конкурса. Я приду на представление и сяду в первом ряду.

— А на себя ты смотрел? Ну, с этим пылесосом и тряпками?

— Значит, в цирке будем вместе выступать.

— Скоро приходим в Росток, — сказал Кольцов. — Там выгрузим часть удобрений. Возьмем на борт трубы. Все очень быстро, стоянка всего четыре часа. Отходим оттуда и через семь часов будем уже в Роттердаме. Там стоянка двадцать часов, даже больше. Днем уйдем в город. И привет… Конец плаванию. На своей хлебной должности я не успею растолстеть. Какая жалость…