Андрей Левин - Желтый дракон Цзяо [другая редакция]

— Братья! — обратился к присутствующим настоятель монастыря, высохший старик с морщинистым лицом, реденькой бородкой и птичьей шеей. — Варвары Цин узурпировали наше отечество. Разве можно унять в груди чувство ненависти к чужеземцам? Они топчут наши посевы, оскорбляют наши кумирни, измываются над нашими сородичами. Долг каждого китайца — бороться против ненавистных маньчжуров. Но Небо и Земля не рождают одинаковых людей. Есть люди добрые и честные — они рождаются по предопределению доброй судьбы. Злодеи же — по велению злого рока. Дух чистоты и разума властвовал всегда в нашем храме. Но тонкая, как шелковинка, струйка зла и коварства просочилась под наши своды. Червь алчности выел душу одного из нас. Он предал братьев, с которыми делил рис и воду в течение многих лет.

Ропот возмущения пробежал по рядам сидящих. Старик поднял костлявую руку, и в молельне наступила тишина.

— До нынешнего дня ему удавалось скрывать свое гнусное предательство. Но если земля зыбка — она раскалывается. Кто поднялся на цыпочки — не может долго стоять. Кто обманул — не сможет вечно скрывать свой обман. Сегодня я получил известие от нашего брата, который проник в стан врага. Он сообщил, что сюда идут маньчжуры, чтобы не оставить в живых никого из нас. Он сообщил также имя предателя…

Настоятель умолк, медленно обводя послушников взглядом выцветших глаз. Он взял грех на душу — солгал. Не было никакого лазутчика. Но весть о том, что маньчжуры собираются этой ночью вырезать всех обитателей Шаолинского монастыря, к несчастью, была правдой. Ее принес внук старого Ли, крестьянина-рыбака из соседней деревни, что частенько наведывался сюда со своим товаром. Запыхавшийся от быстрого бега мальчонка одним духом выпалил, что сегодня днем у реки он наткнулся на солдат восьмизнаменных войск [5] Маньчжурские войска делились на группы, различавшиеся по цвету знамен. и, спрятавшись в кустарнике, подслушал их разговор. Они прикидывали, чем бы поживиться ночью в монастыре, когда «монахи-смутьяны отправятся на небо».

Сомневаться не приходилось: маньчжурам сообщили о заговоре. Предателем мог оказаться только кто-то из своих: посторонние не были посвящены в тайну обитателей Шаолинского монастыря.

Внук рыбака — настоятель это прекрасно понимал — прибежал слишком поздно. Маньчжуры наверняка уже двигаются к кумирне по единственной ведущей сюда дороге. Пытаться покинуть монастырь бесполезно: с трех сторон его окружают отвесные скалы. Оставалось только одно — отправить нескольких человек за помощью к «трем вассалам-князьям», а самим попробовать продержаться до их прихода.

Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников и приказал им отправляться в путь. Оставшихся он велел собрать, чтобы сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника…

Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в лица сидящих.

— Братья! — повторил он, и в его голосе зазвучали торжественно-металлические нотки. — Мне известно имя того, кто продал свою душу ненавистным маньчжурам…

Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились взглядами в лицо старика.

— Он среди вас, братья! — сорвавшимся голосом выкрикнул святой отец, и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.

Взгляд настоятеля случайно задержался на открытых дверях молельни, и молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.

— Стойте! — поднял руку святой отец. — Он не уйдет далеко.

И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор со скрученными за спиной руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил снаружи верных людей.

Сидевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.

— Правильно говорят люди, — произнес он в наступившей тишине, — в теле предателя — душа труса.

Святой отец повернулся к стоящему на коленях послушнику.

— Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать лет назад на дороге — грудного, полумертвого, что принесу крысу в святую обитель, — сказал он с горечью. — Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же нам, что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ль посулили тебе за наши головы? Говори же, А Цат!