Кстати, насчет репрессий. Меня сильно интересовало, кто был инициатором основной их волны в нашей области. Таких бумаг не было даже в нашем аппарате. Нам спускали только списки. А вот сама переписка хранилась в закрытых архивах ЦК, куда мне доступа не было.
Тут помог мой старый боевой друг, бывший заместитель Генерального прокурора, а ныне один из руководителей контрольной службы ЦК Антон Демидов.
В этом человеке я был уверен на все сто процентов. Знал, что он предпринимал серьезные попытки вытащить меня из тюрьмы на Лубянке, а это дорогого стоит. И таить от него я ничего не стал, в том числе и о моих поисках Бая.
И выдал он мне в ответ примерно то же, что и Плужников:
– Лучше волну не гнать. Доказательств у тебя никаких. А времена ныне очень неспокойные. Обвинят в дезорганизации деятельности партийных органов и продолжении курса Ежова… Но и оставлять этого так нельзя. Нужна фактура.
Он махнул рукой – мол, гулять так гулять. И обеспечил мне доступ к партийным материалам, касательных механизма репрессий в нашей области.
И вот тут меня ждали неожиданные открытия. Я всегда считал, что первый секретарь Тепличный больше всего воду мутил. И действительно нашел несколько его писем в напыщенном верноподданническом стиле, между строк просто семафорил незамысловатый посыл: «Я ваш, не трогайте меня, пожалуйста! Я верный пес и всех, кого скажете, покусаю!» Очень ему хотелось выслужиться и ненароком не попасть под молотильную машину репрессий. Но вот только большинство реальных списков на репрессии предоставлял не он, а второй секретарь обкома, сопровождая настоятельными требованиями самых жестких наказаний.
Вот тебе и верный ленинец Белобородько. Лицемерием тут попахивает. На словах он всегда был за гуманизм, а на деле писал письма в ЦК: «Необходимо серьезно расширить перечень репрессированных». А после этого я, как руководитель управления госбезопасности области, получал новые списки на аресты. И надо было их добросовестно исполнять – иначе голову снимут. Иногда я к Белобородько приходил на поклон, чтобы тот помог некоторых людей освободить. Интересно, что он всегда оказывал содействие, и часто людей освобождали. А потом он отсылал новые списки в столицу на репрессии.
Некрасиво, конечно. Но о чем это говорит? Что он шкуру таким образом спасал, потому как и его могли так же? Так в том Бог ему судья. Но светлый образ принципиального и мудрого коммуниста-ленинца поблек в моих глазах. Потому как было в этих его списках немало врагов, но многие точно пострадали для разнарядки. А арест некоторых повлек серьезный ущерб для государства.
Как ни хотелось вычеркнуть мне Белобородько из списка подозреваемых, но не получалось. Наоборот, подозрений в отношении него накапливалось все больше.
Визит к нему я оставил напоследок. И вот однажды снял трубку и позвонил ему.
Тот демонстрировать свое начальственное величие не стал и даже искренне обрадовался мне.
– А, товарищ Ремизов. Вспоминал вас не раз после той встречи на выставке. И всегда рад видеть. Заходите… Ну, хотя бы, в среду. Вас пропустят, я распоряжусь. Интересный разговор есть…
Ну что же, приглашение получено. И заинтриговал он меня сильно. Что у него за интересный разговор?..
Глава 8
Конструктивистское здание Наркомата земледелия занимало целый квартал на Садово-Спасской улице. Оно притягивало взор сочетанием плавных округлых обводов с уступчатыми углами и большими затейливыми окнами. Архитектор Щусев достиг интересного эффекта – в очертаниях здания были свет, простор и, главное, ожидание неясного, но вместе с тем захватывающего будущего. Конструктивизм вообще жил под знаменем – оторваться от настоящего и лететь в дали грядущего. Часто архитекторы сильно с этим перебарщивали, и у них получалось нечто угловатое и несуразное. Но это здание мне нравилось всегда.
Удостоверением я светить на проходной не стал. Отправился в бюро пропусков, показал паспорт, и мне выписали бумажку. Прошел через фойе к лифтам непрерывного действия. Они меня всегда пугали – казалось, без остановки движущиеся одна за другой кабинки без дверей однажды начнут пережевывать пассажиров.
Мне на восьмой этаж – самый высокий. Вот и приемная с пожилой полноватой секретаршей. Белобородько в этой роли совершенно не переносил смазливых молоденьких пташек.
– Вас ждут, – торжественно изрекла секретарша.
Просторный кабинет был почти пуст, с минимумом мебели и практически без украшений. Стол для совещаний, сейф, портреты вождей. На столе пара папок, несколько телефонов. И единственная дорогая и солидная вещь – массивный бронзовый чернильный прибор с фигуркой танцовщицы. А так в целом все аскетично и функционально.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу