Александр Тамоников - Враги народа

Панарин и Куличков были карьерно-ориентированные и, по большому счету, беспринципные личности, обладавшие тонким политическим нюхом и потрясающей способностью двигаться исключительно в русле партийной политики. Оба отличные кандидаты на роль Бая. По большому счету, запустить бы их в полноценную разработку, обложить наружкой и агентурой. Что-то да высветится. Но Плужников объявил, что на такую разработку мне никто разрешения без очень веских доводов не даст. Доводы-то были. И очень веские. Но только для меня, как человека, пережившего все это и видевшего ситуацию изнутри. Для посторонних они не стоили выеденного яйца.

И оставался еще Порфирий Белобородько. Из всего списка самый уважаемый мной человек. Много мы вместе пережили. Он был руководителем строительства «Пролетарского дизеля» и проявил самоотверженность, великолепные организаторское способности. Потом, будучи вторым секретарем обкома, умело руководил областной промышленностью. Заодно отвечал за кураторство органов внутренних дел и прокуратуры. Через него проходили материалы Троек, и при этом он часто проявлял благоразумие. Он соглашался со мной, когда я пытался притормозить маховик репрессий, давящих не тех, кого надо, из-за вредительской деятельности начальника УНКВД Гаевского и главного следователя Граца. Отношения у нас с ним были ровные – не дружеские, но взаимно уважительные. Так и тянулась рука вычеркнуть его из этого списка. Кто он ныне? Заместитель наркома земледелия. Это с ним я столкнулся на открытии Сельскохозяйственной выставки. И он приглашал меня зайти к себе и испить кофею.

Вообще, идея здравая. Заскочить на чашечку кофе ко всем подозреваемым. Вспомнить былые денечки. Посетовать, что в Москве мы фактически одни, и хорошо бы держаться друг друга в штормах столичного бюрократического моря. Конечно, вряд ли я выужу таким образом значимую информацию. Но хоть в глаза им посмотрю. Может, что-то и екнет внутри. И интуиция, которая меня редко подводила, подаст сигнал – вот он, враг! И тогда уже можно будет не распыляться, а работать целенаправленно. Шанс мизерный, но хоть что-то.

Сказано – сделано. Объявляется неделя дружеских визитов…

Бывший председатель облсовета Панарин уютно устроился в кресле начальника Главка в союзном Наркомате торговли. Я с трудом дозвонился до него. Он не сильно обрадовался моему звонку и принимать меня в гости не спешил. То у него совещание, то заседание. Потом в лоб спросил – а когда это меня выпустили из тюрьмы?

– Ложные обвинения и перегибы, – произнес я в телефонную трубку, иронически улыбнувшись. – Но разобрались. Даже место нашли в секретариате НКВД.

Тут Панарин соизволил подобреть. И все же назначил встречу – пригласил к себе в наркомат.

Встретились. Панарин был весь такой надутый, чопорный. Нарочито дистанцировался от старых коллег. Типичный недалекий чинуша, вознесшийся волей судьбы на вершину и теперь боящийся, что кто-то из старого окружения попросит протянуть ему руку помощи.

Разговор не клеился. Вяло повспоминали старых знакомых. Посетовали на тогдашние события, потрясшие область. А потом мне объявили, что сейчас заседание у наркома, поэтому, если что, то заходи, но лучше не надо – это на морде написано было.

Вот и думай – это маска чванливого идиота? Или он на самом деле такой есть?

Куличков, ответственный работник ЦК, когда я ему позвонил, самым оптимистичным тоном попросил оставить телефон, мол, обязательно перезвонит товарищу дней суровых.

Думал, он прикидывается. Но нет, и правда перезвонил через день. Похоже, наводил, старый лис, справки обо мне: почему я на свободе и не в бегах ли? А если не в бегах, то стоит ли со мной встречаться? Узнал, что я и правда работаю в аппарате НКВД. Всем, интересующимся моей скромной персоной, отвечали, что я ударно тружусь в секретариате наркомата и занят исключительно бумагами, а работа это уважаемая, хоть и нудная. Отделение мое считалось секретным даже внутри ведомства.

После этого Куличков был само радушие. Пригласил на свое место работы – в особнячок в центре Москвы. Хорошим чаем с травками напоил. Вишневую настойку предложил – прямо от родных из деревни. Чуть ли не домой в гости звал, но адреса не называл и времени не назначал. Такой стиль поведения у человека – нарочитая широта души, фальшивая открытость в общении, показной либерализм. Но это игра на публику. Немало он сомнительных списков на репрессии подписал, не сильно разбирался, кто прав, кто виноват. Обладал повышенным инстинктом самосохранения.