Сергей Лебедев - Дебютант

Но когда Бог явил Себя, сказал Слово, он оказался не готов. Не понял. Не принял. Не узнал. Отверг – потому что в гордыне своей полагал, что знает, как Ему нужно действовать. Думал, что узнает Его волю, не позволит мирским голосам ввести себя в заблуждение.

Слепец!

Теперь, когда его жизнь почти исчерпалась, он не стал ни епископом, ни проповедником. Не углубился в изначальных талантах, а заемные были отняты. Господь сокрушил его гордыню и дал веру. Поэтому он мог замкнуться, сосредоточиться на обыденных церковных делах: ремонт прохудившейся крыши, баланс церковной кассы, отсчет рождений и смертей.

Он бодрствовал в неожидающем ожидании.

Он был испытан и отложен. Теперь наступил срок.

События пришли в движение, маски вот-вот спадут, охранительные печати исчезнут. Травничек понимал, что человек-на-холме может дорого стоить. Такие, как он, бывают редкой цены товаром. Спрятали же его, дали кров и деньги, значит, найдутся и еще желающие. У других людей могут быть страхи и соблазны, обязательства, правила, приказы. Поэтому он примет этого человека на себя. Что бы ни скрывалось в запертом сосуде чужой души.

Он единственный, кто сможет это сделать безопасно для всех.

Травничек снова стал молиться – о прозрении для человека-с-холма; для тех, кто творил зло, а ныне сам гоним; для гончих псов, людей с омертвелым сердцем. О даровании непостижимого.

Обычно, если сон не шел, Калитин повторял наизусть формулы тех веществ, что провалились на испытаниях. Их никогда больше не синтезировали. Они исчезли из мира, сохранились только в записях лаборатории. Их имена вели в пустоту, в небытие.

Но теперь словно наступил час долгого отлива сновидений. Казалось, лукавый бог Гипнос оставил его дом, и встал у дверей его неусыпный брат Танатос, не любящий даров.

Калитин чувствовал, что остался один пред лицом смерти и памяти. Он вспомнил почти все, что любил вспоминать, и многое из того, что надеялся забыть. И он уже хотел бы остановиться, уснуть. Но память – нежеланная, отвергнутая – будто пришла взыскать пеню за долгое заточение.

Калитин встал с постели, раздул угли, подбросил щепок. Вчера небо над кромкой хребта на востоке уже начало бы светлеть. Но сегодня из-за гор пришли обложные тучи с дождем, скрыли рассвет.

Нужны хотя бы несколько часов сна. А потом он уедет. Его же пригласили в следственную группу? Пригласили. Вот он и отправится. Решение – куда – пришло само собой. На берег Персидского залива. В страну, где правят армия и разведка, – поэтому там по-настоящему оценят и Дебютанта, и его разработчика.

Калитин не стал искать в интернете адрес посольства. Он когда-то случайно проходил мимо, смутно помнил здание, узнаваемо-безликое. Интересно, под наблюдением ли оно? Наверное. Постоянный пост в какой-нибудь квартире напротив. Камеры с функцией распознавания лиц. Ну что ж, главное – передать послание. Дальше посольские найдут его сами. Купить вторую симку в уличном магазинчике… Все вещи, конечно, придется бросить. Как тогда. Там, в новой жизни, будет все новое.

А прежние – только он и Дебютант.

Дебютант. Когда Калитин наконец получит полноценную лабораторию, его можно будет переместить из боевого контейнера в стационарную емкость. Изучить – как он перенес время? Ведь оно – самый главный враг всех препаратов его класса, гиперактивных, но не слишком стойких. Так что это еще вопрос – а Дебютант ли по-прежнему в контейнере? Или уже Мистер Пшик, газировочка, от которой вреда не больше, чем от детского мыла? От этой последней мысли Калитину стало больно. Он не мог даже в воображении допустить гибель Дебютанта. Вещества. Существа. Близкого существа.

А Вера хотела ребенка. Сына. Хотя догадывалась, конечно, что у него может быть только одно дитя: то, что рождается в пробирке. Он сам чувствовал про себя, что ему не даны дети. Видел в этом своего рода благословение ученого. А Вера…

Сколько раз Калитин упрекал себя за брак, собирался разводиться… Но он слишком хорошо знал, зачем женился. Затем же, зачем вступил в партию, ходил на демонстрации и субботники.

Остров защищал, но был требователен к лояльности. А за его пределами начинался террариум науки, где, словно в диковинном саду времен, жили хищные чудовища разных эпох.

Старцы. Пособники кровавых разгромов научных школ. Соучастники убийств, совершавшихся с помощью критических статей. Знатоки смертельной полемики на отравленном марксизмом ученом арго, соперники в схватках за внимание корифея всех наук. Создатели порожденных догмами идеологии лживых доктрин, поражавших, как чума, целые отрасли знания.