Александр Шувалов - Профи [= Притворщик]

Я сноровисто наполнил его рюмку.

— За Русь святую, — провозгласил мой новый благородный друг и откушал. — А я, знаете, я… Сами прочтете. — Он протянул мне журнал с выглядывающими из него листками бумаги. — Честь имею. — И он удалился, не забыв прихватить с собой недопитую бутылку. Уже в дверях он остановился и попытался запечатлеть на моем челе прощальный слюнявый поцелуй и получить взаимообразно двести рублей в счет будущих доходов. От поцелуя я увернулся, а деньги дал. Получив искомое, гость со словами: «Вот только не надо меня провожать!» — гордо удалился в ночь.

Доев прерванный ужин, я из чистого любопытства взял в руки один из листков, исписанный четким учительским почерком.

«После допроса избитого до полусмерти поручика Ланского бросили в подвал. Утром его ждал расстрел. Русский офицер стойко перенес пытки в застенках ВЧК, молча, с невыразимым презрением глядя в глаза своим мучителям. „Ты же веришь в Бога, — с усмешкой бросил ему один из палачей. — Значит, Бог тебе и поможет!“ „Бог, Русь святыя, Родина моя, прощайте. Смерть за Отечество, что может быть слаще…“ — он всхлипнул, по щеке пробежала скупая слеза. Вспомнились папенька с маменькой, зверски замученные в родовом поместье под Тверью, сестра Варенька, сгинувшая в омуте всероссийской смуты. „Ну, погодите, хамы! Я еще устрою вам последний и решительный бой!“ — И он начал перетирать веревку об острый выступ стены…» Я раскрыл журнал, который мой новый друг, видимо, использовал как папку для бумаг, и первое, что увидел, была фотография недавнего собеседника, тогда еще молодого и не так утомленного пьянством. Василий Волченков, потомственный крестьянин, второй секретарь Рязанского обкома комсомола представлял на суд читателей свою первую повесть «Бога нет!». Интересно…

«После допроса избитого до полусмерти комендора Федора Полещука бросили в подвал. Утром его ждал расстрел. Балтийский матрос стойко перенес пытки в застенках белогвардейской контрразведки, молча, с невыразимым презрением глядя в глаза своим мучителям. „Ты же в Бога не веруешь, — с глумливой усмешкой бросил ему один из палачей. — Вот Бог тебе и не поможет!“ „Прощайте, товарищи по борьбе. Смерть за рабочее дело, что может быть слаще…“ — он застонал, по щеке пробежала скупая мужская слеза. Вспомнился погибший в забое отец, сгоревшая от непосильного труда мать, сестра Маруся, расстрелянная белополяками. „Ну, погодите, ваши благородия! Балтийцы не сдаются! Я покажу вам, что такое последний и решительный бой“, — и он начал перетирать веревку об острый камень ступени…»

— Верю! — повторил я вслед за классиком. — Каждый раз верю! — и от души заржал на весь поселок.

Лицо главного «безопасника» «сталеваров» выражало искреннюю боль и горечь расставания, как будто он провожал единственного сына на фронт. Он положил на стол передо мной небольшой пижонский кейс и раскрыл его.

— Будете пересчитывать?

— Нет. — Я разорвал банковскую упаковку одной из пачек, разложил банкноты на столе и немного полюбовался ими под ультрафиолетом с помощью одного нехитрого приборчика. Мне совсем не улыбалось стать обладателем крупной суммы денег, помеченных милыми и безобидными надписями типа «Шантаж», «Выкуп» или «Взятка».

— Как всегда, никому не доверяете?

— Не доверяю, — совершенно честно признался я, перекладывая деньги в два пакета. А как, простите, иначе, если все без исключения в этой прекрасной фирме пытаются меня обмануть? Обидно даже.

— По-прежнему отказываетесь работать с нашими людьми?

— Да.

— У вас уже есть своя команда?

— Конечно.

— Я могу полюбопытствовать, что это за люди? В конце концов, я имею на это право.

— Безусловно.

— И?

— Вы имеете полное право задавать какие угодно вопросы, а я — не отвечать на них. — Давненько, видать, ему так не хамили, отвык. По-моему, самым большим желанием моего собеседника было заехать мне в морду. Уж не знаю, что его от этого удержало, европейское воспитание или боязнь получить сдачи.

— Тогда я вас больше не задерживаю. Если возникнут проблемы, обращайтесь к моему заму.

— Всего вам доброго, — я рассовал пакеты с деньгами по карманам сумки и вышел. Безусловно, самое приятное в общении с господином Вайсфельдом — это расставание. Душа просто пела от заманчивой перспективы не видеть его несколько дней.

Я вышел в приемную. Заметив меня, красавица Марина приветливо улыбнулась и помахала мне ладошкой с двумя поднятыми пальцами в виде буквы V. Черт, что же это все-таки мне напоминает?