Александр Шувалов - Профи [= Притворщик]

Мистер Вторая Скрипка и мисс Виолончель с похвальной быстротой оценили обстановку и открыли по мне огонь. На счастье, я начал чуть раньше, и, таким образом, секстет моими заботами съежился до размеров трио. Они оказались достаточно шустрыми ребятами (и девчатами) и сподобились попасть в меня дважды — в плечо и в ногу, причем в плечо достаточно серьезно.

Пока оставались силы, я перенес их по одному в комнату к другим, перевязался удачно обнаруженной в шкафу и порванной на лоскуты наволочкой, после чего быстро направился к выходу на открытую веранду. Трос у меня был с собой, свыше тридцати метров кевлара было обмотано вокруг моего тела под рубашкой, браслет наручных часов сошел за карабин, а толстые, с виду ручной вязки, носки заменили перчатки. Я закрепил трос за колонну и начал спуск с кейсом, пристегнутым сзади к брючному ремню.

Подробности этого приключения несколько выпали у меня из памяти. По-моему, в ходе спуска я пару раз отключался, но удача в тот вечер была со мной. Накрывшая волна несколько привела меня в чувство, а сильные руки, прихватившие меня за портки и за шиворот, не дали плюхнуться в воду.

— Физкультуру в школе не надо было прогуливать, чайник, — произнесенные хриплым шепотом на ухо слова прозвучали райской мелодией. На душе полегчало, очень захотелось потерять сознание и долго валяться.

Я очутился в рубке небольшого катера, ноги подкосились, и я упал. Движок добавил обороты, катер тронулся.

— Вколите мне… — оказывается, даже шептать было очень нелегко.

— Что с тобой? — В руку вонзилась иголка шприц-тюбика.

Через минуту немного отпустило.

— Задели, — говорить стало капельку легче.

— Кто?

— Об этом потом. Тут должен быть еще один катер.

— Забудь о нем. Как ты?

— Терпимо. Закурить есть?

— Курение — вред, — заявил один из моих спасителей, подавая мне зажженную сигарету. — Это я тебе как врач говорю.

— Насчет «чайника» извиняюсь, — повернулся ко мне рулевой. — Ты не чайник, ты — сокол.

— Не отвлекайся, Лось.

— Слушаюсь, командир.

Тот включил рацию.

— Как дела?

— Нормально.

— Встречай.

— Жду.

Переговоры в эфире велись на английском с трудноопределимым акцентом, немного напоминающим тот, с которым я беседовал с будущими покойниками.

До припаркованного неподалеку автомобиля я дошел, заботливо поддерживаемый. Все равно меня конкретно штормило и болтало из стороны в сторону. Это навело меня на интересную мысль.

— Куда едем? — спросил я сноровисто обрабатывающего мою рану командира группы. Как я узнал позже, его позывной был Доктор.

— Надо бы сразу в посольство, но как тебя такого?

— Как? С песнями!

— Объясни.

И я объяснил.

По набережной Фрогнер Странд мы действительно прокатились с песнями и никого этим особо не удивили. Старушка Европа уже начала потихоньку привыкать к богатеньким русским Буратино, вырывающимся к ней в гости из-за «железного занавеса» и на радостях отрывающимся по полной. Сначала спели «Паромщика», и хорошо, что в этот момент нас не слышала Примадонна российской эстрады, эстрада тут же бы осиротела. Потом перешли на песни военных лет. Повернув направо и проехав через железнодорожный переезд, наша музыкальная шкатулка прокатилась по недлинной улочке, название которой напрочь выпало у меня из памяти, еще раз повернула направо и оказалась на улице Драмменсвейн. Притормозили у особняка под номером семьдесят четыре у запертых ворот и начали сигналить. На крыльце посольства появился какой-то персонаж, и через минуту-другую ворота медленно распахнулись. Мы въехали внутрь, выбрались из машины (меня вытащили) и, грянув молодецкое: «Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас…», направились к крыльцу, наглядно демонстрируя всем и каждому полную утрату знаменитого советского «облико морале». Я, укутанный почти с головой в кожанку слоновьих размеров, видимо, олицетворял собой тот самый «каркас». Когда мы вошли в здание, я отрубился. Очнулся только на операционном столе и снова ушел в нирвану, на сей раз — от наркоза.

В Союзе, куда я возвратился через две недели, бледный и ослабевший, меня встретили буквально мордой об стол. Руководство сучило ножками и выражало политическую озабоченность создавшейся ситуацией. Оказывается, ознакомившись с содержанием украденного мной портфельчика, Верховный очень разволновался, опасаясь, что его неправильно поймут и не доверят роль в рекламном ролике про пиццу. А еще мы со спецурой сподобились грохнуть шестерых агентов Моссада (то-то я у одного из убиенных узрел перстенек со звездой Давида), что тоже было признано верхом неполиткорректности.