Владимир Дружинин - Тайна «Россомахи» (сборник)

У Чаушева нашелся кусок сахара, он расколол его, и они стали пить вприкуску горячую горьковатую воду, отдававшую чем-то лекарственным. А лепешка оказалась странного, смутно знакомого вкуса.

– Цикорий! – объявила Литовцева с торжеством. – У меня две пачки, целых две пачки сохранились. Довоенный еще! Перерыла все на кухне, когда съехать решила. Батюшки, вот неожиданный подарок! Еще перец завалялся… Простите, я и не спросила: как вас зовут?

– Михаил, – ответил Чаушев.

Представиться надо было иначе. Услышал бы это Аверьянов, всыпал бы по первое число за мягкотелость, за интеллигентщину. Но Чаушев не мог заставить себя держаться по-другому с Таисией Алексеевной. Наверно, всему виной ее голос. Чаушев чувствовал, что готов верить всему, что произнесет этот голос, идущий прямо в душу.

– Миша, настанет же срок – и скатерть будет чистая на столе, и перец понадобится… Говорят, под Пулковом оттеснили немцев. Вы не знаете?

– Да, потрепали их, – согласился Чаушев, хотя ни о чем таком сведений не получал.

– Слава богу, Миша!

– Таисия Алексеевна, я из контрразведки, – начал он наконец. – Я насчет вашей бывшей домработницы, насчет Дорш. В связи с одним делом…

– Она же умерла.

– Да. Но некоторые данные о ней необходимы…

Ничего нового он не добыл. Да, дед был немец, обрусевший немец, а сама она немка на одну четверть. В сущности, вовсе не немка. Ненавидела мерзавцев фашистов, как все нормальные люди. Нет, она одинокая, родных нет. Замужем была за слесарем, прожила с ним два года. Бросила его: пил очень. В Каховке у нее тоже теперь никого нет. Были две тетки, давно умерли. Кто был отец? Видимо, человек не бедный. Она почти не упоминала…

– Видите ли, – сказал Чаушев, – у одного гитлеровского агента имелся ее адрес.

Литовцева отшатнулась:

– Господи! На что им она?

– Пока неизвестно. Мы ее ни в чем не обвиняем. Немцы ведь стараются взять на учет всех, кто арийской расы так называемой.

– Да какая же она немка! Она понятия не имела, где Германия – на западе или на востоке. Немка! Марта наша… фантастика! Ну и ну! Марта наша – и Германия! Поглядели бы вы на нее! Нет, нет, клянусь вам, от нас бы она не скрыла, если что… Зина ей была вместо дочери. Я ей давно говорила: «Марта, нечего тебе тут делать, в городе, поезжай в Токсово. Там спокойнее, и картошка, вероятно, есть у хозяев. Они люди запасливые». Так где же! «Как я, – говорит, – Зиночку брошу. Я там изведусь одна…»

– Что ж, спасибо, – сказал Чаушев, поднимаясь. – То, что я вам сообщил, это между нами, конечно.

– Разумеется…

– Вот еще что… Надо уточнить: когда она уехала?

Вопрос почему-то смутил Таисию Алексеевну. Она передвинула чашку, потом вернула на место.

– Когда же? Позвольте, когда, когда? Она пришла ко мне проститься…

– Дату не помните?

– Двадцать пятого, – сказала она, подумав. – У нас в тот день сосед умер в квартире. Еще утром, знаете, спрашивал, нет ли у кого летних брюк полотняных. Мечтал в Среднюю Азию эвакуироваться. Очень ему хотелось купить. Именно полотняные… Да, двадцать пятого. А когда уехала Марта? Того же числа вряд ли… Уже поздно было. Нет, где же ей было успеть!

Противоречий больше нет как будто. В Токсово Марта Ивановна прибыла двадцать шестого.

Проверку можно считать законченной. Хоть это с плеч долой! Самое неприятное для Чаушева в его профессии – необходимость сомневаться. Ему хочется верить людям. А за Таисию Алексеевну он готов поручиться. Чем угодно…

Они вышли вместе, она вспоминала, охала, волновалась.

– Постойте! – она схватила его за рукав. – Если им такая Марта нужна, значит, им не сладко – а? Ну, скажите, права я или нет?

– Правы безусловно, – сказал Чаушев.

Простившись, он заспешил на Литейный. Итог плачевный. Все усилия как вода в песок. От Аверьянова не миновать разноса – и за неудачи, и небось еще за чрезмерную откровенность с Литовцевой.

Совсем как тетя Шура, думал он, перебирая картины своего детства. Она тоже была учительницей. Малыши кидались к ней по пыльной улице городка со всех ног. Она излучала ласку, всегдашним ее состоянием было какое-то опьянение жизнью, природой, всем. Бывало, зарядит дождь, осенний, нудный дождь недели на две. А она все твердила, глядя на небо: светает, дети! Так и прозвали ее, неуклюже и мило, – тетя Светает.

Тут ему представился переводчик Митя Каюмов, сослуживец, ровесник. «Кто тебя за язык дергает? – поучает он. – Аверьянова не касается, каким образом ты достаешь материал. Подавай ему результаты, и хватит с него!» Каюмов щурит узкие черные глаза, посмеивается. Он доволен собой и старшими. Здорово он умеет ладить с начальством! У Чаушева так не получается. Его в самом деле словно дергают за язык.