Александр Аннин - 4 триллера

Сергей снова нажал на пульт, и стены домика-макета сделались молочно-белыми, словно из мрамора.

– Для того, чтобы стены стали непрозрачными, поток воды насыщается пузырьками воздуха, – пояснил юный архитектурный гений.

Геннадий ловил на себе лукавые, а то и откровенно призывные взгляды совсем юных девушек, и не радовала его эта популярность среди тронутых пороком нежных созданий, не делала счастливей. Он прекрасно понимал, что не его персона как таковая возбуждает греховные помыслы у молоденьких искательниц приключений. Вовсе нет. Все дело в монашеском облачении – подряснике и скуфейке, да еще в серебряном наперсном кресте. Наверное, все эти девицы, завидев его, шагающего со спортивной сумкой на плече сквозь толпу прохожих, думают примерно так: «Ишь ты, монах! И какой молодой… Им ведь секс запрещен. Интересно, а хочется ему или нет? И вообще, может ли он? Вот бы проверить!»

Будь он в обычном, мирском одеянии, ему, парню с весьма заурядной внешностью и довольно-таки пустым карманом, пришлось бы изрядно потрудиться, чтоб затащить в койку вон ту, к примеру, красотку. Целый день, а то и два надо было бы без отдыха нести всякую ахинею, выслушивать идиотский смех по поводу и без, тащить провинциальную секс-бомбу как минимум в кафе-мороженое… Угощать сухим вином (хотя они, кажется, нынче предпочитают джин-тоник).

А в подряснике, да еще с ярким крестом на груди – только мигни, да и отбегай в сторону, чтоб не затоптали. И что за тяга у женщин всех возрастов к запретным, погибельным связям?…

Когда Геннадий готовился принять монашество, то его отправили проходить искус в Нило-Столобенский монастырь, что на Селигере-озере. Пилил-колол дрова, топил баню да еще и пел на клиросе – и так целый год вплоть до пострижения и рукоположения в иеромонахи.

Так вот, был там один случай, весьма опечаливший немногочисленную братию. У молоденького инока Павла страшно разболелся зуб, распухла десна, и наместник обители архимандрит Кассиан скрепя сердце отправил монашенка на соседний остров Городомлю, где был неплохой зубоврачебный кабинет при оборонном предприятии. Предчувствовал, видать, беду отец наместник, да что поделаешь? Уж больно страдал бедный Павел.

И вышло именно то, чего боялся старец-архимандрит: окрутила, охмурила смазливого инока молодая врачиха-вертихвостка, стали они всякий раз, как Павел приезжал на прием, предаваться греховным утехам. А потом инок и вовсе не вернулся в монастырь: соблазнительница бросила мужа и стала открыто жить с Павлом.

Из обители к бывшему иноку ходили посланцы, призывали вернуться и покаяться, но все без толку. Наконец с Павла сняли монашеский чин, на десять лет отлучили от причастия. Он устроился на автобазу слесарем. И что же? Страстная подруга внезапно охладела к сожителю, потеряла к нему всякий интерес и влечение. Она вернулась к мужу и тот ее простил.

А Павел… Всякое говорили про него в монастыре. То пил, как губка, то на рынке грибами торговал. Последний раз его видели у каких-то сектантов. Погубил человек свою душу, да и сия временная жизнь стала никчемной и пустой.

Геннадий подходил к своей церкви в честь Ильи Пророка, печально глядя на паутину лесов, которой был спеленут храм. Да только не видать в этой паутине «паучков», то бишь строительных рабочих. Нет и не предвидится у отца Германа денег на оплату стройматериалов и рабсилы.

Перед храмовой иконой, писанной на фанере, истово молился псаломщик Вадим. Был он бородат, лыс и шестидесяти годов от роду, однако при всем том имел душу младенца.

Геннадий рассеянно положил крестное знамение, и псаломщик тут же засеменил к нему, сложив ладошки лодочкой – правая поверх левой. Как презренный птичник в зоопарке… Хотя при чем здесь птичник? Так по традиции подходят к священнику все православные миряне…

– Батюшка, благословите!

Иеромонах черкнул в воздухе невидимый крест, протянул руку для целования. Вадим рьяно, звонко чмокнул кисть настоятеля, воззрился полубезумным взглядом. Был он явно не в себе.

– Да что с тобой, Вадим? – встревожился Геннадий. – Ты прямо весь дрожишь.

Псаломщик внезапно разразился истерическими рыданиями, бухнулся в ноги иеромонаху:

– Батюшка! Отец Герман! Родной вы наш!

Геннадий невольно попятился.

– Да что случилось? – выкрикнул он совсем неподобающе для своего сана.

Вадим вскочил с колен, проговорил, с трудом сдерживая конвульсии в горле: