Евгений Сухов - Искупление вины

Первое, что хотел сделать Гемприх-Петергоф, это переговорить с агентом Ковалем, вернувшимся с той стороны вчерашним вечером. О своем пребывании на советской территории он написал отчет, вызывавший немало вопросов, с которыми следовало разобраться. Сейчас, как того требовали правила, Коваль проходил карантин и был изолирован от всех в отдельной комнате. Наверняка с волнением ожидал решения своей судьбы.

— Привести ко мне Коваля, — небрежно бросил майор дежурному и направился к своему кабинету.

Вскоре привели высокого светловолосого парня лет двадцати пяти. Спокойный уверенный взгляд, ни бегающих глаз, ни заискивающей улыбки, ровным счетом ничего такого, что могло бы подпортить благоприятное впечатление.

— Рядовой Коваль по вашему приказанию прибыл.

— Садитесь, — указал майор Гемприх-Петергоф на стул у стола.

Коваль неспешно, подчеркнуто аккуратно пододвинул стул и присел. Положил крупные ладони на поверхность стола. Руки у него были сильные, рабочие, привыкшие к ежедневному крестьянскому труду.

— Я читал ваш отчет, — наконец произнес майор. — В нем довольно все убедительно написано. Но мне бы хотелось переговорить с вами. И так… вы десантировались. Что было потом?

— Снял парашют, закопал его в снегу, а потом вышел на дорогу. Прошел где-то с километр и тут увидел, что прямо в мою сторону идет отряд автоматчиков…

— Сколько их было?

— Человек десять.

— Вы уверены, что они искали именно вас?

— На все сто процентов! Заметив меня, они сразу начали брать в полукруг. А когда подошли на расстояние пистолетного выстрела, я застрелил того, кто шел первым, и побежал в лес. Потом понял, что допустил ошибку, снег был очень глубокий, из него мне было бы не выбраться. Начал отстреливаться и понемногу отходить к дороге. Расстрелял две обоймы, оставил один патрон для себя, чтобы не захватили живым. Но меня ранили в руку, и я уронил пистолет в снег, поэтому им удалось меня схватить. Потом был допрос, несколько дней мне не давали спать. Но я действовал строго по инструкции, отрицал, что являюсь агентом «Абвера». Говорил, что я дезертир, пробираюсь к себе домой.

— И они поверили?

— Нет. Пришлось потом признаться, что я служу в «Абвере».

Лицо майора выражало полнейшую безучастность. В сказанном не было ничего такого, что могло бы противоречить инструкциям. Если агент будет изобличен немецкой контрразведкой, то должен согласиться на перевербовку, чтобы в последующем возвратиться в «Абвер». Такие случаи не редкость. Вернувшийся агент впоследствии не однажды доказывал свою преданность фюреру.

— Что было дальше? — кивнув, спросил Гемприх-Петергоф.

— Сделал вид, что очень напуган, что хочу жить, и согласился на сотрудничество. А потом, когда они мне окончательно поверили, убедил русских в том, что буду очень полезен, если вернусь обратно в «Абверкоманду».

Коваль смотрел уверенно. Держался достойно. Майору нравились такие люди. Очень бы не хотелось разочаровываться в этом парне.

В кабинет заглянул начальник штаба Степан Воловик, в действительности Ганс Циглер. Тот редкий случай, когда он решил побеспокоить шефа во время разговора.

— Хорошо… Мы потом продолжим, а сейчас можете идти. И выспитесь, наконец, отдохните! — выказал свое расположение Ковалю Петергоф. — А то смотреть страшно, одни мощи остались! И синяки вон какие под глазами. У наших бойцов должно быть отменное здоровье, чтобы сильнее бить врагов рейха!

— Есть отдохнуть, господин майор!

Развернувшись, Коваль чеканным шагом вышел из кабинета.

Начальник штаба положил перед Гемприх-Петергофом листок с напечатанным текстом.

— Мы тщательно осмотрели сапоги Коваля, на них не было синей глины. Вот это заключение экспертизы.

Майор взял лист бумаги, где подробно описывались подошвы сапог, начиная от стертостей на внутренней стороне и заканчивая крошечными частичками глины и песка, въевшихся в кожу обуви.

На обратной дороге, о чем Коваль сообщал в отчете, он должен был пройти через село Разумовское, находящееся в пяти километрах от линии фронта. Этот район майор Петергоф хорошо знал. Бывал там не однажды еще до войны. Особенность этой территории заключалась в том, что на карьерах близ поселка добывали синюю глину, невероятно пластичную и пригодную для керамики. Посуда из этой необычной глины ценилась очень высоко. Но эта глина обладала одним весьма важным свойством — она была необыкновенно маркая. Стоило только запачкать ею одежду или обувь, она не смывалась очень длительное время.