Борис Седов - Мстительница

«…На вид ему было лет шестьдесят, и если он и дожил до наших дней, то никакого интереса теперь не представляет. Хотя, несмотря на то, что в тот вечер видел его один-единственный раз, я всё-таки в свое время пробовал навести о нем справку… Глухо, как и следовало ожидать.

Он не стал откладывать дело в долгий ящики, выпроводив тетку Ульяну из ее собственной комнатушки, первым делом продемонстрировал мне корочку сотрудника КГБ, выписанную на имя Артема Павловича Пempoвa.

«А вы Богданов Василий Сергеевич, комсорг факультета, зарекомендовавший себя со всех положительных сторон, которые только возможно придумать, — констатировал он, практически не разжимая выцветших старческих губ. — Месяц назад подали заявление в партию, две недели назад вступили в брак с очень приличной во всех отношениях девушкой. Это всё я прочитал в вашем личном деле. Только там нет ни слова о том, что, к сожалению, Марина серьезно больна. А ваша семья, увы, обречена на бездетность… Я пришел сюда, чтобы предложить вам помощь».

«Насколько я понял по вашему удостоверению, вы не врач-гинеколог, чтобы предлагать нам свои услуги в решении подобных проблем, — едко заметил я, даже не сомневаясь в том, чем мне придется расплачиваться с этим Артемом Павловичем за его услуги. — Или работаете по совместительству?»

Пempoв натянуто рассмеялся, стремясь показать, что оценил мою шутку, и извлек из портфеля бутылку дешевого трехзвездочного коньяка и серую картонную папку, в которой, как я сразу же догадался, уже были заготовлены все документы о сотрудничестве с Конторой — под ними я должен был поставить свою подпись. Не распишусь — крест на моей комсомольской карьере, крест на вступлении в партию, крест на дипломе. А если этот диплом всё же и получу — распределение через два года в самый медвежий угол Якутии или Камчатки, откуда путь на материк заказан уже на всю жизнь. Выбор один — или ты с ними, или ты изгой. «Завтра мы определим вашу супругу в институт Отто, — пообещал мне Пempoв, расшнуровывая картонную папочку. — Если ей не смогут помочь и там, то не помогут нигде.»

Я это знал и без него. Но куда нам с суконным рылом, да в Калашный ряд… да в «Отто»… (всё равно, что из глухой псковской деревни ехать в Москву и с диагнозом «грыжа» пытаться лечь в МКБ). Поэтому мы с твоей мамой даже не обсуждали такой вариант.

Но на следующий день Марина, и правда, была помещена на сохранение в одну из лучших гинекологических клиник Союза. Наверное, догадывалась о том, что ради этого мне накануне в каптерке тети Ульяны пришлось пойти на какую-то сделку с сильными мира сего. Но об этом я никогда не сказал твоей маме ни слова. А она до самой смерти не задала насчет этого мне ни одного вопроса. По обоюдному молчаливому уговору эта тема была для нас обоих закрыта.

Я же тогда, так и не выпив ни глотка дешевого армянского коньяка, который навязывал мне Петров, не глядя, подмахнул всё, что он подсовывал мне под ручку, и в одночасье превратился из обычного советского обывателя во внештатного сотрудника КГБ. Должно быть, не очень прилежного, потому что за последующие восемь месяцев куратору, которого закрепили за мной, я не подал ни одной докладной на своих друзей, однокурсников — тех, кто за кружечкой пива, сидя со мной за одним столом, порой говорили такое, что по тем временам им вполне можно было вменить подстрекательство к государственному перевороту.

Ни одной докладной с февраля по октябрь, ни единого раскрытого внештатным агентом Богдановым антисоветчика — возможно, в этом и кроется причина смерти Марины на родильном столе в конце сентября. Ты появилась на свет абсолютно здоровой, твоя мама через час после родов скончалась от обильной кровопо mepu. Я опять ничего не смог понять в заключении о смерти — термины, термины…

Куратор, встретившись со мной через неделю на явочной квартире, сперва выразил дежурные соболезнования, а сразу же следом за ними цинично заметил:

«Вот видишь, Богданов. Не успела родиться твоя девочка, а уже сирота. Хорошо хоть не круглая.»

Это был прямой намек на то, что если и дальше буду спустя рукава сотрудничать с Комитетом, то в ближайшее время последую за Мариной. А моя дочка, окажется в Доме малютки, потому что ни бабушек-дедушек, ни дяденек-тетенек, ни вообще хоть каких-нибудь родственников у тебя, милая, не было.

Итак, мне предлагали на выбор: или твое, Ларисочка, будущее, или мои принципы… и моя смерть. Ну что же я мог после этого выбрать? Ведь ты, малышка, была для меня дороже всего на свете. Даже дороже собственной совести!