Б. Седов: Рок-н-ролл со смертью

Двое мужчин с бесстрастными лицами проследовали за доктором по широкой лестнице наверх, пересекли коридор и вошли в палату, сквозь окна которой начал пробиваться солнечный свет. Дежурство подходило к концу, и следователю с участковым уполномоченным необходимо было обработать последнюю заявку – сообщение из районной клинической больницы о необычайном потерпевшем. Что это за потерпевший и кто он такой, выяснить на месте, с пульта, не удалось. Дежурный врач твердил что-то об амнезии и нервном истощении.

Этого хорошо одетого, пахнущего дорогим одеколоном мужчину нашли в лесу. Объяснить, что с ним произошло, он не смог, потому что не помнил. Такое случается нечасто, а потому начальник РОВД, не слишком полагаясь на молодого, полгода проработавшего в органах участкового, велел следователю Бабушкину собираться и ехать с ним.

Поворчав для виду, Бабушкин прихватил папку и спустился к крыльцу, где его поджидал «уазик» райотдела. Уже через полторы минуты они причалили к крыльцу Ордынской РКБ.

Вот так началось это обычное для поселка городского типа утро. Как оно продолжится и чем закончится день – не знал никто.

Бабушкин долго рассматривал потерпевшего. За двадцать лет работы следователем через его руки прошли сотни уголовных дел, он легко угадывал, что собой представляет тот или иной собеседник, но сейчас, сколько ни силился, увидеть в глазах незнакомца суету или испуг не мог.

– Как вас зовут?

Человек помедлил и ответил:

– Лайер. Это я помню. Лайер.

– Где вы живете? Откуда приехали? Я спрашиваю, потому что точно знаю – ордынцем вы быть не можете.

– Я тоже это знаю. Однако первые два вопроса ставят меня в тупик.

– Как вы оказались в лесу, в километре от Ордынска?

– Этот разговор можно продолжать сколь угодно долго, – вмешался врач. – Он и на более простые вопросы ответить не может. Я думаю, его нужно доставить в область.

Бабушкин не любил, когда из его рук кого-то забирали и доставляли в область или куда бы то ни было. Покосившись на врача, он бросил:

– Что при нем было?

Врач выдвинул из-под кровати картонную коробку, в которых обычно поступают в больницу стандартные емкости с лекарством для капельниц.

– Может, меня ограбили? – предположил больной, не поднимая головы с подушки.

Наклонившись, Бабушкин рассмотрел содержимое коробки и снова уставился долгим взглядом в лицо пациента. Первое, что он выделил для себя, было множество шрамов, которые при дневном свете не бросались в глаза, при сиянии же люминесцентных ламп казались штрихами к портрету, пропущенными мастером и не закрашенными. Чуть приплюснутые надбровные дуги, сломанные уши, свернутый и вправленный обратно нос – типичная внешность покинувшего ринг боксера. Между тем в глазах незнакомца светился ум, а такое среди боксеров встречается крайне редко. А мелированные, растрепанные волосы придавали общей картине некую веселость. Росту в мужчине было что-то около ста восьмидесяти, может, чуть больше, телосложение атлетическое, кулаки… да, конечно, – отметил про себя Бабушкин, кулаки, сбитые, налитые силой, пудовые. У следователя сразу заболела голова. За все годы службы ему ни разу не пришлось схватиться с преступником в рукопашную, а в нерабочее время он даже ни разу не дрался на улице. Вместе с тем Бабушкин знал: хороший боксер способен ударить так, что у жертвы происходит отслоение мышц лица от костного ложа. Бабушкин, будь его воля, уравнял бы мастеровитых боксеров с собаками бойцовских пород, ножами и кастетами. Захотел на улицу выйти – на тебе разовую лицензию. Нарушил – садись. В общем, не понравился Бабушкину потерпевший. И главным образом потому, что росту в следователе было около ста семидесяти, может быть, даже чуть меньше, и телосложения он был астенического, то есть практически никакого, сплошное «теловычитание».

– Как-то странно вас ограбили, – сказал Бабушкин. – Золотые «Ролекс», бумажник, в котором что-то около пятидесяти тысяч рублей и несколько сот долларов, кредитки «Виза» и «Маэстро» – все цело. А это что? – наклонившись, следователь с отвращением, словно вытягивал за хвост змею, поднял из коробки золотую цепь толщиною в мизинец. Золотые цепи Бабушкин признавал только на груди монархов или персях батюшек. Все остальное от лукавого, то есть от организованных преступных сообществ, считал он. Но, несмотря на то что на груди этого человека Бабушкину хорошо были видны верхушки синих церковных куполов, к священнослужителям потерпевшего вряд ли можно было отнести.