Александр Золотько - Под кровью — грязь

– Сука, – сказал Агеев и выстрелил ему в голову.

Тело отлетело в сторону и замерло. Из-под головы быстро стала натекать лужа крови.

– То, что я говорю… – начал Агеев, но тут на кухне ударил автомат. Потом еще раз, коротко, потом закричала женщина, и снова ударил автомат.

Агеев помолчал, потом из кухонной двери вышел Бес, перезаряжая оружие.

– Все в ажуре, – сказал он.

– Так вот, – Агеев снова поднес микрофон ко рту, – то, что я говорю, должно выполняться немедленно. Иначе…

Агеев красноречиво посмотрел в сторону убитого музыканта.

– Всем понятно? Тогда сейчас все очень медленно встанут с пола и сядут за столики. Медленно и аккуратно.

Кто-то в зале всхлипнул, Агеев посмотрел в ту сторону, и люди там отшатнулись в стороны. Вот так, подумал Агеев, только так. Знать свое место. Знать свое место.

Люди копошились, рассаживаясь на стулья, они старательно отводили взгляды от убитых и от Агеева. Молчат. Молчат и делают то, что им приказал Агеев.

Наташка втащила в зал сумки с оружием и патронами, Стрелок вышел из зала.

Все идет как нужно. Теперь Стрелок постоит на атасе, пока они займутся… Чем они займутся?

С Крутым они обсуждали все только до этого момента. Агеев поискал глазами Палача. Сидит за столиком с таким видом, словно его это не касается.

Как он там говорил? Поразвлечься с клиентами.

– Будем знакомиться, – сказал Агеев, – меня зовут Андрей Агеев, еще называют Солдатом. Может, слышали?

Красавчик. В позу стал. Памятник себе воздвиг нерукотворный? Глазки-то как горят, да и весь просто светится самодовольством. Вот оно счастье – пристрелить ближнего своего и возрадоваться.

Мальчик девятнадцати лет отроду, уроду. Теперь он представляется и как всматривается в лица людей! Хочет убедиться в том, что испугал?

Гаврилин покосился на Палача. Спокоен. Только вот желваки на лице. Что-то воспитанники не так сделали? Тренер волнуется.

Тошнит. Опять эта смесь запахов сгоревшего пороха и крови. И человеческого страха.

– Вам обещали праздник, вы даже за это деньги заплатили, мы его для вас устроим, – он и микрофон держит, оттопырив мизинчик, сука.

– Можно нам музычку включить, легенькую? – Агеев обернулся к уцелевшему музыканту.

Тот сразу вскочил со стула и метнулся к пульту.

– Осторожно, споткнетесь, – сказал Агеев, и музыкант побледнел.

Гаврилин краем глаза заметил, как сжались в кулаки руки Палача, лежавшие на столе. Словно почувствовав этот взгляд, Палач убрал руки под стол.

– Нравится? – еле слышно спросил Гаврилин.

Палач не ответил.

– Твоя режиссура?

– Я же сказал, это экспромт. Это их вечер. Это они сами решают, что делать.

– Ну, ты, как режиссер, доволен?

– А ты, как Наблюдатель? Это же не я все придумал. Ты же очень давно знал, что должно произойти нечто подобное. Это ведь входит в ваши планы. Я их только выполняю.

– Это, – Гаврилин качнул головой, – в планы не входило.

– Разве? – Палач обернулся, наконец, к Гаврилину. – Ты считаешь, что Центр досуга выглядел бы сейчас… извини – на Рождество, лучше? Триста человек под огнем автоматов выглядят более эстетично, чем сорок? Да?

Гаврилин промолчал. Палач прав. Прав. Прав. Прав.

А что же тогда делает здесь он, гуманный и чистенький наблюдатель? Наблюдает? Чтобы потом все изложить начальству? А начальству нужны его наблюдения? Начальству, неизвестному, недосягаемому начальству совершенно насрать на то, КАК выполняются его приказы. Его интересует только, что они, эти приказы, ВЫПОЛНЯЮТСЯ.

Лицо Гаврилина обдало жаром. Он здесь, он выполнил требования Палача, но теперь даже это теряет смысл. Двести килограммов пластиковой взрывчатки. Ну и что? Что с того, что Палач может взорвать эту взрывчатку? Начальство будет недовольно? А может, начальству именно и было нужно несколько сот трупов на праздник?

И теперь его, такого жертвенного, такого инициативного, просто уберут по окончании мероприятия. Чтобы не мешал. И если Палач не соврал, если он, действительно, собирается ему сообщить, где именно заложена взрывчатка и как к ней подступиться, то где гарантия, что ее все-таки не взорвут из самых высоких политических соображений?

И тогда совершенно бессмысленной выглядит его попытка спасти жизни людям, которых никогда не видел.

Мать твою! Сука. А кто, собственно, сука? Жизнь? Судьба? Гаврилину захотелось заскулить.

Что остается? Ждать? Ждать, пока эти подонки наиграются, пока решать закончить праздник? Пока Палач соизволит сообщить, где взрывчатка? А до тех пор наслаждаться зрелищем?