Александр Ольбик - Дикие пчелы на солнечном берегу

К Ромке подошел Гришка и увел его на кровать. Там билась о подушки и ревела Тамарка. Верка лихорадочно кусала ногти и пригвожденно смотрела на отца. И как будто опомнившись, она наклонилась к сидящему на корточках у стены Гришке и что-то зашептала ему в ухо. Он слушал и кивал головой. И впервые за часы нашествия на его лице ожил свет надежды. Он встал с пола, поддернул штаны и привычным движением заправил за пояс пустой рукав.

И вдруг все услышали тягостный, исторгнутый болью крик мамы Оли. Тамарка, думая, что этот страшный вопль повторится, накинула на голову Ромки подушку, спасая его от звуков беды.

В хату вошли комвзвода с Федоровым. Оба без головных уборов, разгоряченные, со злыми лицами. Что-то, видно, у них не ладилось.

— Хватит жмуриться, хмырь болотный! — Федоров вплотную подошел к Карданову. — Гордеев, неси воды…

Один из истуканов, сидевших на лавке, быстро вскочил исполнять приказание.

Сквозь полусмеженные веки Карданов уловил Гришкину тень: от кровати — к дверям, ведущим в другую комнату, наполовину прикрытых углом печки. Там царил сумрак, и каратели, занятые всецело Кардановым, не заметили перемещения безрукого.

Карданова окатили водой. Прохлада принесла некоторое облегчение. Но в нем же была и безнадежность: он понял — пришли для расправы.

— Встать! — крикнул в исступлении комвзвода. — Никто за тебя не хочет платить своей шкурой. Это же ты, гад, поддерживал связь с партизанами. — Допрашивающий явно рассчитывал на неожиданность и напор. — Кому, когда, какие сведения передавал? Отвечай внятно и быстро…

Карданов скорее рваным виском, нежели ноздрями, почувствовал теплое, пахнущее потом и пришлыми запахами тело ненавистного человека и наотмашь рубанул рукой. Но то, что ему самому казалось сильным, всесокрушающим ударом, на самом деле было слабой отмашкой. Комвзвода, перехватив его руку, с силой дернул на себя и вялое тело Карданова, без опоры, съехало на пол.

Ему казалось, что он кричит во весь голос, но для присутствующих его шевеление губами было всего лишь невнятными звуками. И только одна фраза, наверное, наиболее важная для него, прозвучала отчетливо, как приказ:

— Не троньте детишек, они не виноваты…

Услыхав эти слова, Верка зашлась в плаче. Она истерически, царапая себе в кровь лицо, кричала: «Боженька миленький, спаси моего папочку. Боженька, прошу тебя — спаси»…

— Он ни черта не скажет, — эти слова, явно предназначавшиеся Вострикову и двум его помощникам, стали своего рода сигналом к действию.

Старшина первым нанес удар сапогом по лицу Карданова. К нему прикладывались другие сапоги, другие ноги. Желтые пошли наперегонки с черным хромом. Это Федоров, боясь упустить свой шанс, бил по затылку Карданова.

И с дивными видениями из прожитой жизни он стал тонуть в кутерьме разноцветных бликов. Они мелькали; перед глазами с невероятной быстротой, словно он стоял, на перроне вокзала, а мимо проносился расцвеченный огнями поезд…

Карданов уже не слышал, как звякнуло торцовое окно и в образовавшееся отверстие потянулись смертоносные язычки пламени. Это Гриха, с трудом справляясь с автоматом, в каком-то пьяном восторге, стрелял по застигнутым врасплох карателям.

Востриков, метнувшийся было к двери, не успел, однако, дотянуться до ручки, и с криком, какой обычно издают перед смертью безвольные люди, кулем повалился на лохань.

И комвзвода, и Федоров, словно еще не веря, что это их последние миги жизни, уже неизлечимо ужаленные пулями, вопросительно глядели друг на друга, пытаясь сложить ртами уже ставшие лишними слова. И два истукана, не успевшие от души помочь своим главарям, тоже искали взглядами причину происходящего. Но никто и ничего им не объяснил — смерть взяла их такими, какими они заявились на хутор.

И последние слова, которые услышали Верка с Тамаркой, исходили из судорожно кривляющегося рта комвзвода: «Мать честная, да что же это такое происходит?»

Когда иссякла дробь автомата и наступила тонкая тишина, ее тут же вновь разорвали два винтовочных выстрела и последовавшая за ними грязная брань.

Стукнули в сенях торопливые шаги, и сорванная с петель дверь громыхнула на пол.

Ромка, придавленный пуховыми подушками, все же исхитрился одним глазом зыркнуть в мир и увидеть на стене тень. Стоя на пороге, человек с пороховой дорожкой на щеке, прочертил избу автоматной очередью. И в том месте, где стояла кровать и где Верка с Тамаркой и Ромкой нашли последнее свое прибежище, дохнули фонтанчики из ваты и перьев.