Александр Ольбик - Дикие пчелы на солнечном берегу

Пока Керен привязывал жеребца, Карданов присмотрелся к седлу. Все было новенькое, с иголочки: в стременах почти не тронутые донца, проушины не задеты трением, подпружные ремни с еще не разбитыми перетягой отверстиями, без глянцевых поперечин, которые со временем оставляют на коже металлические пряжки. «Но с другой стороны если глядеть, — рассуждал про себя Карданов, — тех, кто идет в тыл, обеспечивают по первой категории, выдают все прямо с вещскладов. Оттого-то, возможно, такие новенькие, нетертые седла?..»

— Все, как у целки, — сказал Карданов.

Когда подкованного жеребца выводили из хлева, он вдруг озлился, норовя зубами ухватить за рукав Вострикова. А тот, пьянея свирепостью, почти повиснув на уздечке, изо всей силы саданул коня ногой в пах. Животное взвизгнуло, и Керен увидел направленный на него кровавый глаз.

— Кося, кося, — протянул он к лошади руку и стал оглаживать ее по шее, ворохнул густую подстриженную гриву и поразился сытости коня. Жеребец словно понял, с кем имеет дело, расслабил холку, пустив по шкуре волнистую рябь.

Часа через полтора они вышли из сарая во двор. Стояла промозглая ночь. Темноту кротко прочеркивал: лучик света, выбегающий из стены пуни. Карданов стал смотреть в нее.

Горели четыре стеариновые плошки, поставленные на старую колоду, приспособленную Кереном для рубки дров. Пришельцы приволокли ее из-за сарая, где доживала свой век довоенная поленница дров.

Вокруг колоды сидели и полулежали люди. Промеж них — воронело оружие.

Карданов уступил место Александру Федоровичу. При этом шепнул ему: «Осторожно, не вспугни».

Керен, заглянув в щель, не сдержался: «Ах, ты мать честная, я видь их, сволочей, предупреждал не курить на сене…»

Беженец силой оттянул деда от пуни.

— Да гори оно синим огнем, твое сено, — психанул Карданов. — Не об сене сейчас надо думать, а об шее… Там же немцы — сам слышал, как по-своему гыргычут…

— А можа, это какой переводчик? Они же в тыл шли…

— Да какой переводчик, Керен! Ты же сам только что доказывал, что подковы не наши, и я не слепой — сбруя новая и тоже не наша, кожа не та, стремена не те… и курят они сплошняком сигареты. А погляди, какой нахрап у этих молодчиков, того смотри к стенке начнут пристегивать. Надо что-то делать…

— А что тут делать? Молчать надо. Рот на клямку и молчать. Не видели, не слышали, не гадали. Мало ли, кто тут может крутиться. Не наше, мол, дело…

— Вот что значит, когда человек ни хрена в военной стратегии не соображает, — тупиковые нотки послышались в словах Карданова. — Ты пойми только одно: если это действительно переодетые каратели, то не за тем они затевали весь этот маскарад, чтобы поцеловать пробой и опять домой. Они хоть наши с тобой шкуры да натянут на барабан…

— Мы тут сбоку припека, — в голосе Керена послышалась вибрация. — Что они слепые — не видят, что кроме гражданских людей тут никого нет…

— Ошибаешься! Не забывай, что тут партизанская зона, и если они сюда заявились, то не для того, чтобы распивать с нами чаи. Будь спок, у них на нас с тобой, как ты говоришь, припасен кнут с пуговицей.

— А что ты предлагаешь?

Беженец на полуслове затаился. Распахнулась дверь, и во дворе замаячила долговязая фигура Федорова. Застыл столбом, видно, давая глазам свыкнуться с темнотой. Сориентировавшись, он двинулся в сторону пуни..

— Вот счас бы этого помощничка взять за горлянку да спросить — откуда будешь, голубарь?

Керен от таких слов аж поперхнулся.

— На всякий случай, — продолжал Карданов, — надо захватить из баньки автомат и гранаты… Потребуется — пустим их в ход…

— Эн, чего ты захотел… Опоздал, Лексеич, автомат с гранатами на дне мочилины отмокают. Скажи спасибо-своему мальцу и Гришке — нашли, черти, игрушки.

Плечи Карданова враз сузились и опустились.

— Врешь, Керен, врешь, кулацкая твоя душонка… Если ты это сделал… Если ты на это пошел… — рот беженца издал свистящий звук, и Александр Федорович понял, что разговор между ними закончился.

— Если, если… А если мы с тобой ошибаемся? Если это все же наши, советские, а ты стрельбу откроешь… Пуля — дура, мужик — хитер. Надо молчать и — все. Даст бог, пронесет и на этот раз…

— Ну что ж, Керен, надейся теперь на своего Единого.. Больше тебе ни одна душа не поможет… Будь ты неладен, Керен!

Несколько в стороне от хаты кто-то непроизвольно кашлянул, и беженец понял, что кругом расставлены часовые.

В избе его встретил сдержанный взгляд комвзвода. Он сидел на лавке, но уже не у стола, а рядом — лицом к двери. На куртке и штанах от высохших дождинок остались белые черемуховые разводы. Кубанка висела на приставленном к ноге автомате.