Александр Ольбик - Однократка

Ящик заскрежетал зубами, поднес свою ладоньлопату к глазам и надолго заткнулся.

Генка слушал, не верил. Потом засомневался: «А почему, собственно, такому не быть? Ведь я же из нормальной жизни в одно мгновение перелетел в совершенно другой мир, и скажи мне кто-нибудь об этом еще утром двадцать пятого января, разве бы я поверил?»

— А ты что, Жора, лежал и молчал? — сдуру спросил Осис. — Лично я такой поднял бы хай, что сбежались бы все бабы.

— Ты, рот-фронт, учти, что я уже был полутруп, да и попробуй заори, когда лежишь под кучей всякой срани… Я бы тогда того мудака, который меня отрыл, сейчас убил бы. Он, бля, не знает, какую медвежью услугу мне оказал. У меня в крови ненависть к этому так называемому прекрасному полу. Эх, выйти бы отсюда, я бы их, блядей, душил бы и душил…

Генка возразил:

— Извини, Жорик, ты один такой выродок… Может, на сто тысяч и я тебя понимаю, но и ты должен понять, что да — и среди женщин бывают порядочные стервы, но мы без женщин ничто.

Сказал просто так, не в защиту, а чтобы о чем-то поговорить.

Ящик молчал и, красноречиво сжав кулаки, тер ими о кровать.

— А ты, однократка, умойся! Тебе твоя баба панты наставила, а мы с Робчиком можем их сейчас свободно сбить.

Но Генка их уже не боялся. Он понемногу привыкал к правилам игры и потому довольно твердо, хоть и без вызова, ответил:

— Когда тебе будут мазать лоб зеленкой, вспомни про мои рога.

Этого Ящик уже стерпеть не мог. Он подошел к Генке и, приставив к его носу кулак, с угрозой проговорил:

— Запомни, у полководца Кутузова был только один глаз, — он взглянул на Осиса, и тот натужно осклабился. — И кому первому будут мазать лоб зеленкой, это еще большой вопрос.

Осис вытянул шею, словно сурок, почувствовавший опасность. Ящик продолжал:

— В один прекрасный день в камеру заваливается надзиратель и говорит: «Не хочешь ли, дружок, помочь мне отнести на хозблок тюк белья?» Берет, к примеру, Осиса в помощники и идет с ним по каким-то коридорам, все вроде бы чин-чинарем. Позади остается одна, другая, третья дверь, наконец попадаете в узкий недлинный коридорчик, сплошь выложенный белым кафелем, а в середине пола небольшое оверстие, как в душе слив… И этот потц, с которым ты пришел, тебе и говорит: «Осис, ты меня тут обожди, а я закрою поплотнее дверь». И он уходит, а ты, как мудозвон, стоишь и чего-то ждешь. Но все происходит быстрее, чем я рассказываю. Вдруг открывается незаметная боковая дверь, из нее появляется смазливый, немного бледноватый с лица и с горящим взглядом мистер Икс. Ты смотришь на него, он — на тебя. Как удав на кролика. Так, наверное, смотрела на меня моя мама, когда выбрасывала на свалку… А ты все ждешь, когда откроется дверь и оттуда выйдет тот надзиратель. И вдруг ты видишь, как у этого мистера Икса в руках появляется дура с глушителем на стволе. Он поднимает ее вровень с твоими серыми глазами, но ты, открыв хлеборезку, все еще на что-то надеешься. И в этот момент — бахбах-бах и… рот-фронт, приговор приведен в исполнение.

После стылой паузы Ящик продолжал:

— Таких стрелков специально подбирают. Раньше их выписывали из какого-нибудь областного или районного отдела милиции нашей необъятной родины. Платили хорошие командировочные, работа непыльная, раз-два — и никаких вопросов. Теперь их вербуют в соседней камере. Вот, например, вызовут в конторку однократку и скажут: «Хочешь из-под исключительной меры выйти, помоги нам. Минутное дело — нажмешь на собачку, повернешься и уйдешь. Анонимность гарантируем…»

— А я стрелять не умею, — простодушно сказал Генка.

— Научат, не захочешь — заставят, закон суров, но он закон…

— Вранье все это! — загорячился вдруг Осис. — Всех, кто шел под вышку, отправляли на урановые рудники. Это я точно знаю. А сейчас почти никого к исключительной мере не приговаривают — права человека…

У Кутузова от таких разговоров заломило в затылке, и он закурил. Он чувствовал, как все в нем разлаживается, словно окаменевает…

…Однажды его вызвали в следственную камеру на допрос. Встретил его следователь Евгений Шило. В ладненьком костюмчике, лицо топориком, серенький — словом, типичный мент всех времен и народов. Но вежливый до неприличия.

Вопросы почти те же, что и три дня назад — в полицейском управлении. Генка без натиска, спокойно, как бывало у школьной доски, складно отвечал и ни разу не промахнулся. И, разумеется, речь тоже зашла об отношениях с женой Люськой, которая, предположил следователь, и стала причиной преступления, ибо крутила жопой и давала повод для ревности.