Александр Ольбик - Однократка

— А я жертва аборта, — весело подхватил Жора. — А ты, ликвидатор, — жертва победившего, но недоразвитого социализма и атомного реактора. Во, бля, подобрались экземпляры!

Пытаясь заснуть, Кутузов через флер дремоты профильтровывал дневные впечатления. Его жгли ревность и беспомощность, а где-то в глубинах его существа оживал росток отчаянного спокойствия: «Как будет, так и будет».

Он не посмел тревожить уже похрапывающего Торфа. Апатия, словно липкий лейкопластырь, окутала его и без того парализзованное неволей существо.

У Ящика, судя по всему, был отгул: вторую ночь подряд он не занимался онанизмом.

Лампочка в проволочном колпаке по-прежнему терзала веки сухим назойливым светом.

Когда камера досматривала десятый сон, клацнули затворы и в распахнутую до предела дверь влетели голоса, грохот, топот сапог. На пороге появилась фигура контролера, а через мгновение, откуда-то из-за его спины, в помещение ворвались вооруженные автоматами полицейские.

— Подъем, урки! Шмон, мать вашу разэтак! — крикнул усатый контролер, один из тех, которые недавно волтузили узников Зб-й.

Кутузов не хотел просыпаться, потому что во сне он был дома, они с Люськой на кухне пили чай из голубых чашек.

Ящик проснулся мгновенно. Вскочил так быстро, что, не сумев обрести устойчивость, опять рухнул на нары.

— Рот-фронт, пожар, что ли?

Жора принялся сгребать в кучу свое нехитрое барахло.

И лишь Торф, проявив завидную выдержку, не спеша вылез из-под одеяла и вразвалочку пошел на выход

Кутузов открыл глаза и, увидев людей с автоматами, снова закрыл их. Слишком резкий контраст между сном и явью.

Их выгнали из камеры и, обротив лицом к стене, оставили стоять. Генка, зыркнув по сторонам, увидел других зеков, лица которых при тюремном освещении походили на блины-драники.

В одной из камер шла борьба — кто-то ни в какую не хотел выходить.

— Кто будет качать права, получит «холодильник».

«Холодильник» — это вонючий карцер.

— Стоять, сучара! — рявкнул полицейский человеку, который все время непроизвольно падал на колени.

— Это чей пакет? — из их камеры вышел контролер, держа двумя пальцами целлофановый пакет, принадлежащий Торфу.

— Мои шмотки. Там все мое, — сказал Торф, упруго повернув голову в сторону контролера.

— А это чье? — другой контролер, словно все сокровища мира, нес на ладони спрятанную Кутузовым скрепку.

Генка промолчал.

— Видак вам еще сюда и пару сучек из интимклуба…Все выбросить! — командовал раздолбанный властью контролер. — Я вам здесь устрою такой Эдем, что не просретесь трое суток…

— Начальник, — обратился Торф к контролеру, который конфисковал его сумку и мобильник, — завтра все это притащишь сюда в зубах…

Генка от таких слов аж поперхнулся.

— Заткнись, жидяра! Я тебе могу рассказать сказку, как у одного пидора, навроде тебя, тоже было тесно зубам.

Ящик, отклячив зад и положив голову на вытянутую к стене руку, дрых.

В дальнем конце коридора шла шумная разборка. Как потом выяснилось, конфликт разгорелся из-за эротического журнала.

Затем обыскали каждого поголовно. Искали методично, дотошно, словно и впрямь шарили пропавшую иголку.

— Мудозвоны, — подвел черту Торф, когда они вновь оказались в камере.

— Не то слово, — скрипел зубами Ящик. — Как в Освенциме, и снова виноваты жиды…

Генка, ко всему готовый, улегся на свое место, положив под голову локоть. Долго не мог уснуть, думал о человеках-скотах. И заныло в груди, чуть пониже соска. Чтобы разогнать подступающую боль, задержал дыхание и стал про себя вести отсчет.

— Эй, однократка! — окликнул его Жора. — Ты для кого берег холодное оружие?

Это он проскрепку. Генка — ни слова.

— Тебе могут за это впаять статью — хранение холодного оружия.

— Спим! — сказал Торф и отвернулся к стене.

— А я, если не возражаете, пойду немного потужусь.

— Потерпишь до утра, — Торф категорически пресек зловещие замыслы Ящика.

— А это, извини, решать не тебе. Приспичит — побежишь… Хотя для вас, господа, могу сделать исключение — сегодня ровно полгода, как я здесь полирую свои кости.

— Спим! — повторил Торф. — Спим и видим хорошие сны.

Однако Кутузова одолевали мрачные мысли. Последняя возможность поговорить с Люськой улетучилась вместе с конфискованным мобильником. «Какие истуканистые лица у ментов, какое хамство и вседозволенность», — думал Генка, потихоньку проваливаясь в голубые сновидения.