Татьяна Рубцова - Поиски пропавшего без вести

И вдруг самолет стал разворачиваться.

— Что случилось? — забеспокоился немец, очень крупный баварец, рыжеволосый, голубоглазый, с большими выпяченными губами, немного брюзга, но добрый товарищ в путешествии. Он поднялся и быстро пошел по проходу, держась за спинки ближайших сидений. Подойдя к кабине пилотов, он прокричал:

— Что произошло?

— Внизу вертолет медицинской службы и люди. Они, наверное, потерпели аварию. Я попытаюсь выйти с ними на связь.

— Сесть сможете?

— Нет, конечно.

Никитин тоже подошел к нему и, пригнувшись, посмотрел в окошко.

— Что это? — пробормотал он, думая, что ему кажется.

— Черт! — пилот постарался резко взмыть в верх, потому что внизу, в руках у одно мужчины тоже увидел гранатомет. Толстый зелёный ствол поднялся к небу, и больше Никитин уже ничего не видел. Самолет тряхнуло.

— Держитесь, — закричал пилот, но было уже поздно.

Никитин с баварцем нырнули вперед, потом встречная сила отбросила их назад, и они покатились по полу, крича и матерясь на двух языках. Самолет качнуло. Никитин больно ударился о металлическую ножку, увидел возле себя колено баварца, и новый рывок швырнул его в другой угол.

— Горим!

Никитин не знал, кто это закричал первым и на каком языке. Второй пилот чуть не наступил на его руку, и перед ним упал рюкзак с аварийным парашютом. Никитин потянулся за ним, но самолет опять занесло, и он стремительно пошел на снижение.

— Падаем!

— Прыгай!

Никитин слышал слова на разных языках и одинаково понимал их. Он стал приподниматься, сделал рывок к парашюту и страшный удар вышиб из него сознание.

В мире царила тишина, неземная и абсолютная. Рай это был или ад, или что-то совсем другое, он не знал, и ему это было безразлично. Он не двигался, не шевелился, не думал, он не делал массу вещей, еще миг назад необходимых ему для жизни. Сердце его не билось, кровь не пульсировала, и даже клетки его не жили и не делились. Он не существовал, пока не почувствовал что-то холодное и скользкое на щеке. И тут он открыл глаза.

Далеко от него полыхал огонь, полыхал как-то беззвучно. А он смотрел на его черное рвущее пламя и черный дым, летящий к вершинам гор.

«Самолет горит» — это было первой его мыслью, и тут он окончательно пришел в себя и слегка пошевелился. Боль пронзила его тело, и следующая мысль была — у него поврежден позвоночник.

Никитин повернулся и понял, что лежит на холодных жестких камнях, и все кости его переломаны, и живого места на нем нет. И еще он услышал чей-то стон. Звук вошел в него извне, и он стал оглядываться по сторонам, с трудом вертя шеей и превозмогая боль. Но рядом никого не было.

Стон снова повторился. Никитин упал от боли вниз лицом, громко застонал и понял, что все это время был здесь один. И вместе с этим он услыхал треск и шум далекого пламени, почувствовал ветер, холод и страх. Дикий страх и одиночество. И, вздыхая часто и прерывисто, закашлялся от гари и дыма.

Теперь он хотел только одного — встать. Встать и идти к людям, кто бы они не были и где бы не находились. Он стал подниматься, ощупывая себя и гадая, может ли он двигаться.

К счастью, переломов и сильных повреждений у него не было. Никитин поднялся, покачиваясь и вытирая рукавом кровь с лица. Так он и стоял, покачиваясь и завороженно глядя на пламя, мечущее у скалы.

— Генносе!

Никитин обернулся. К нему, припадая на ногу и обхватив себя правой рукой поперек, шел неровным падающим шагом баварец.

— Живой! Там еще пилот лежит. Совсем плохой. Идем же.

Никитин сделал первый шаг, чуть не упал и схватился за выступ гранита.

— Что у тебя? — спросил он, глядя на баварца.

— Плечо. Руку выбило из сустава. Сможешь вправить?

— Попробую.

— А ты как?

— Главное — живой.

Баварец приблизился вплотную и тоже ухватился за уступ, наваливаясь на него. Все лицо его было мокрым от пота.

— О, какая боль. Попытайся что-нибудь сделать.

— Только бы у меня хватило сил.

Никитин умел выравнивать вывихи. Он стал ощупывать плечо немца, стараясь не смотреть, как он морщится, кусает губу и сжимает здоровой рукой камень.

— Держись, генносе, — Никитин уперся ногами в камни и дернул, сам кривясь от боли.

Немец громко заорал, откинулся, запрокидывая к небу крупную рыжую голову. Лицо его побелело и вмиг стало мокрым. Никитин, продолжая сжимать его плечо, навалился на него, чувствуя дурноту, накатывающуюся от усилия. Они оба прижимались к камням, тяжело дышали и ждали, когда боль отпустит их.