Михаил Нестеров - Скалолаз

– Ты еще не успокоился?

– Нет. Но чувствую, что следующая очередь моя. Ей-богу, Ларс, я последую за теми, кто пропал. И не важно – убили их или они сами сбежали.

– Если ты успокоился, то сядь, если нет, то утрись снегом. – Шеель повернулся к Алине: – Тебе не кажется, девочка, что у парня неважный вид? Позаботься о нем. У вас есть… – он посмотрел на часы, – три часа сорок минут.

Алина встала и потянула Кепке за руку:

– Пойдем, Хорст.

Кепке отдернул руку и быстро направился к краю площадки.

Алина догнала его и сбила с ног подсечкой.

Кепке во время падения успел сгруппироваться и мгновенно оказался на ногах. В его руках матово посверкивала сталь длинного ножа:

– Ну, паскуда, ты сама напросилась!

Шеель, издали наблюдая за взбудораженной парочкой, равнодушно прикинул, что Хорст проиграет.

И Хорст, и Алина были его учениками. Алина быстро освоила ножевой бой и даже преуспела в нем, усвоив одно простое, но важное правило: «все удары и защиты ножом практически совпадают по своим траекториям с ударами и защитами безоружной рукой». На взгляд Шееля, Кепке уступал Алине в скорости и простоте, а вот точности ему было не занимать. Он чуть запаздывал с ударом, но никогда не использовал слабые или неотработанные удары, не делал ставку на сложные приемы. Алина была по-женски артистична, порой поигрывала ножом, перебрасывала его из одной руки в другую, однако всегда избегала замысловатых траекторий.

Противник Кепке – женщина, но он видит в ней животное, уже отметил на ней, как маркером, три точки поражения: горло, живот, сердце. Согнув ноги в коленях и качая бедрами, как дикий зверь, приближался к Алине.

Она спокойно вытащила свой нож, держа его лезвием к себе:

– Смотри, Хорст, не обрежься.

Кепке задыхался от злобы. Он не сдержался в разговоре с командиром, потом – с этой… И еще больше злился. Эта Алина – как оборотень: вчера одна, сегодня другая. Ночью свалила, стерва, из лагеря. Точно ходила к чехам. Нужно было сдать ее Шеелю…

Кепке внезапно остановился. Алина ночью куда-то ходила – а у чехов вышел из строя магнофон. Он тупо уставился на нее.

– Ну, моя долгожданная нежность, чего ты остановился?

Кепке пробрала дрожь. Алина – Координатор. «Дойная корова» со своим бизнесом в Берлине. Он прикрыл глаза, вспоминая подслушанный разговор Шееля с… Координатором:

«Доктор, ты зря красишься. Легкая седина тебе к лицу».

Пауза. Потом Шеель продолжил:

«Годы тут ни при чем, ты же не девочка. Когда я вижу неестественный блеск твоих волос, то, ей-богу, Доктор, создается впечатление, что ты непременно хочешь ею быть».

Алина, поигрывая ножом, насмешливо смотрела на него.

Кепке медленно убрал нож и приподнял руку:

– Сними шапку.

– Ты забыл сказать «пожалуйста».

– Я прошу тебя: сними шапку. Пожалуйста.

Алина послушалась. Ее волосы красиво легли на плечи.

– Убери нож, я проиграл.

Она снова повиновалась.

Хорст приблизился и дотронулся до ее волос. Тяжело сглотнул, словно смотрел на прядь покойника.

– Ты красишься? Твоя челка у корней абсолютно седая.

– У тебя отличное зрение. – Немка зло сощурилась. – Но мне плевать на это, понял? Ты можешь считать меня рано поседевшей девушкой, можешь считать меня старухой, поседевшей в срок. Но никогда, – Алина перешла на зловещий шепот, – слышишь, никогда не говори мне об этом вслух. Тебя все еще интересует, куда я ходила ночью?

– Нет. Нет, Доктор.

Алина удивленно посмотрела на Кепке. Потом рассмеялась. Обернувшись на Шееля, она прошептала Хорсту на ухо:

– Не называй меня так. – Она, куражась, приложила к его губам палец: – Тсс. Никому не говори об этом. Даже Ларсу. Ты ведь не хочешь быть трупом?

Кепке медленно покачал головой.

– Отлично, умный мальчик. И еще. Сними наблюдение с моего туалета. Дай хоть раз сходить по-человечески.

Вечер. Мороз. Звезды, до которых, кажется Ларсу Шеелю, можно рукой дотянуться.

Командир отошел от последней стоянки, от последнего лагеря, номера которого уже не помнил. Он был последним на подъеме, пришла пора спускаться.

Ларс, как и все эти дни, молился… Его бородка заледенела от горячего дыхания. На его замерзшем лице горячими были только глаза. Он точно знал, что это последнее его обращение к Солнцу, восхода которого он ждал с содроганием. Много лет назад бог не услышал его молитв, и он стал язычником.

– Я пресытился своей мудростью… Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные – богатству своему. Для этого я должен спуститься вниз… Я должен, подобно тебе, закатиться. Так благослови же меня ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье! Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады. Взгляни, эта чаша опять хочет стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком…