Татьяна Рубцова - Чёрные апостолы

— Ну что, Настюха…

— Пей.

Настя перелила кипяток в стакан, куда маленькою ложечкой высыпала растворимый кофе из баночки.

— Пей и молчи.

Я заморгал, глядя на нее, но она отвернулась, уже к окну.

Напиток медленно окрашивался в черный цвет.

— Туши сигарету.

Я быстро забычковал окурок и, хотя он остался совсем маленький, по привычке сунул его в карман. Настя с усилием открывала створки окна, сперва одну, потом другую, и вторая уперлась мне в локоть.

— Пей.

Я, до крайности удивленный, склонился над стаканом, помешивая кофе.

— Да что случилось?

— Ты все поймешь, Сережа, все поймешь.

Кажется, Настя плакала.

Я успел выцедить весь кофе, когда Настя принесла мне дольку лимона.

— Съешь.

— Да зачем?

— Чтобы от тебя не пахло.

Я покачал головой. Лимон, конечно же, вкуснее ампициллина, но у меня даже уши свело, пока я его жевал. Плечи Насти вздрагивали, и я, тяжело поднявшись, подошел к ней, провел рукой по выгнутой спине и заглянул в глаза. Она упрямо прижималась лбом к стеклу, то и дело дергая носом. Губы ее кривились.

— Тебя обидели?

Я не шатался и твердо стоял на ногах, но в груди у меня разгорался костер и ударял в голову. Мужа ее я так и не видел, — думал я. — Вроде как значит могу, и я потрудиться.

Я расхрабрился.

— Кто он? Скажи мне, я этого засранца так уделаю, что он забудет на каком дереве шишки растут. Нет, правда, Настюха, ты не смотри, что я худой и кашляю.

Я дотронулся до ее плеча, и она быстро повернулась ко мне.

— Сядь скорее.

Она почти толкнула меня на кровать и, не знаю почему, я послушался.

Едва я сел и подался вперед, как услышал шаги поднимающегося по крыльцу человека. Вошел один из апостолов, по крайней мере, это я так подумал, но не был уверен, что видел его раньше.

— Сидим? — доброжелательно с легкой иронией, спросил он. — Штаны просидел уже, наверное.

Я молчал. Этот парень казался очень веселым и жизнерадостным, но с таким налетом крутизны, что от него с первого слова несло шестеркой.

— Вставай, проклятьем заклеймённый. Вперед. Ты, вообще, кто есть по жизни?

— А что?

— Да больно у тебя шмотки конкретные.

Похоже, этот парень всегда изъяснялся только так. Я продолжал молчать, и парень смутился.

— Слышь, братан, пошли, там уже собираются.

Я посмотрел на него и он, поняв это, как вопрос «где», сделал энергичный кивок в пространство.

— Вставай и танцуй в темпе вальса, слышь.

Необычное поведение Насти уже насторожило меня. Я, по-прежнему молча, поднялся с кровати и, не задавая лишних вопросов, пошел к двери. Настя продолжала стоять у окна и вид у нее был подавленный, но я никогда не думал о женщинах, когда что-то касалось лично меня. Скользнув по ней взглядом, я переступил порог. Настя даже не подняла головы, чтобы посмотреть на меня.

Я спустился с крыльца и забыл о ней совершенно. Парень поравнялся со мной. Он пребывал в том же сверхжизнерадостном настроении запойного пьяницы, поставившего в холодильник бутылку водки, чтобы охладить ее. Он все болтал о погоде, о природе, и это без устали и на той же фени. Старый я стал, чтобы воспринимать его.

По дороге он обогнал меня и первым поднялся на крыльцо самого длинного дома в коммуне. Широко распахивая передо мной дверь, парень отступил и взмахнул рукой:

— Двигай по прямой, наслаждение ожидает тебя.

И я переступил порог. Это была та же общая столовая, где тогда обедали, но, бог мой, на что она была теперь похожа. Вся в гирляндах цветов из шелка и бумаги, а уж благоухала, как июльская клумба. Сколько они потратили на это освежителей воздуха, — подумал я, слегка задыхаясь.

— Шагай, привыкнешь, — парень, сразу вернув себе весь кураж, вольно шлепнул меня по спине, — мне лично очень даже нравится.

Я знал, что на такое обращение надо реагировать сразу. Но я был подавлен и растерян, и под взглядами всех, сидевших за накрытыми столами прошел туда, куда меня подталкивал парень. К тому приставному столу, где сидели апостолы.

На лицах у всех застыло такое праздничное выражение, что я со своей кислой физиономией явно сбивал им весь настрой. Но они держались стойко.

— Падай, братан, у меня лично уже азарт начинается.

Люди за столом ели и уже не смотрели на меня. Где-то играла музыка: что-то тихое и плавное. Апостолы полушепотом переговаривались между собой, Андрей среди них почти не выделялся. Остальные, как их называл тот промасленный поэт-художник, жильцы, что ли, вели себя точно так же: ели, тихо переговаривались. И самое интересное — на всем столе: ни вина, ни водки. Ничего. Что-то не похоже это было на наше русское застолье. Но апостолы никак не вписывались в трезвенники. А я был навеселе.