Андрей Дышев - Далекий звон монет

Мысленно посочувствовав жильцам дома и отравленному Тарасову, я встал с кресла и подошел к маленькому столику с зеркалом, нашел флакончик с духами и, свинтив крышку, увлажнил у себя под носом. Крепкий запах жасмина заглушил противный запах перегара и блевотины.

Я поставил флакончик на прежнее место, перебрал коробочки с кремами и пудрами, взял тяжелую шкатулку из полированного камня и поднял крышку. Словно виноградную гроздь, вытащил спутавшийся тяжелый комок бижутерии, цепочек, бус. Встряхнул его и сразу увидел знакомый предмет: золотой медальон с изображением головы в римском шлеме легионера на толстой крученой цепочке. Эта штука принадлежала Анне и входила в ее долю сокровищ.

Я намотал цепочку на руку. Тарасов, тяжело дыша, словно только что закончил трудную работу, появился в дверях лоджии.

– Не надо было мне пить этот мартини, – произнес он, вытирая рот простыней. – Как чувствовал, что подделка…

Он замолчал. Прижимая руку к животу, покачивался, медленно крутил головой, глядя то себе под ноги, то на меня.

– Это правда? – спросил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты Вацура?

Я кивнул. Тарасов со стоном вздохнул и пробормотал:

– Лучше бы ты пришел в другой раз.

– Извини, – с пониманием развел я руками. – Я не знал, что именно сегодня ты так нажрешься.

– Чаю, – прошептал Тарасов. – Надо выпить много чаю… Я тебя попрошу… Мне самому не под силу… Завари чай. Там, на кухне, в верхнем шкафу, и заварка, и чайник. Только покрепче. Чтоб как деготь…

Что за манера у человека – разговаривать так, словно перед ним безнадежный кретин. Неужели он надеется, что я оставлю его одного на несколько минут?

Я начал кипеть. То слабое чувство жалости, которое я испытывал к Тарасову только что, развеялось без следа. Я подошел к нему и подсунул к носу кулак с намотанной на него цепочкой.

– Откуда это у тебя?

Тарасов скривился и замотал головой.

– Ох, уйди! Я ничего не соображаю… Мне нужен чай!

Левой рукой, сжимающей кулон, бить было неудобно, но я не стерпел и двинул в напряженный живот.

Тарасов замолчал и в немой агонии опустился на колени. Потом сложился вдвое, коснувшись головой ковра. Новый приступ рвоты судорогой скрутил его тело.

– М-м-м! – мычал он, качая головой, как бычок над корытом. Я терпеливо ждал, когда боль отпустит его, но Тарасов слишком долго молился над гадким пятном на ковре, отплевывался, с шумом втягивая носом воздух. Он тянул время, трезвея и становясь все более опасным для меня.

Я схватил его за волосы, приподнял голову и приставил к узкому лбу «макаров».

– Так вот, свинья, – сказал я, с отвращением глядя на липкое лицо. – Этот кулон, выплавленный в пятнадцатом веке из золота с символикой Генуэзской колонии, принадлежал моей подруге Анне, чью квартиру ты опечатал семнадцатого ноября. Я не знаю, в чем она виновата и что ты с ней сделал, но знаю, что этот кулон не должен лежать здесь, среди этого дешевого говна!

Тарасов прикрыл глаза. Его грудь все еще тяжело вздымалась и опускалась, как мехи рудоплавильной печи.

– Ну да, конечно, – произнес он. – Ты с пистолетом, а я унижен и… стою перед тобой на коленях. Ты думаешь, что теперь можешь все. Зря. Твоя песня спета…

Я вскинул руку с пистолетом, с щелчком отвел затворную раму и вдавил ствол «макарова» в обвислую щеку Тарасова так, что его лицо деформировалось.

– Неужели мое положение хуже, чем твое? – спросил я.

Тарасов подумал и ответил:

– Не намного. Могу доказать.

Я оттолкнул его от себя. Тарасов поднялся на ноги, отряхивая с брюк налипшую грязь, сел на кровать, стащил с себя пиджак, ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Ты, конечно, отчаянный человек, – сказал он, глядя на свои обрызганные ботинки. – Удивил меня. Признаюсь, удивил. Я не думал, что ты настолько…

Он не договорил, потянулся к прикроватной тумбочке, где стояла ополовиненная пластиковая бутылка боржоми, сделал маленький глоток и замер, мысленно провожая воду в измученный желудок. Потом мельком глянул на часы и, приободрившись, тверже сказал:

– Я на твоем месте не стал бы так рисковать… Впрочем, это твое личное дело.

– Я могу тебя сейчас пристрелить, – сказал я.

Тарасов снова отпил из бутылки и содрогнулся от икоты.

– Вряд ли. Вряд ли ты сделаешь это. Во-первых, разбудишь весь дом. У меня на удивление ушастые соседи. А во-вторых, тебе вряд ли удастся далеко уйти, если даже ты выстрелишь через подушку. Тебя обложили мои люди. Они давно идут по твоему следу.