Андрей Дышев - Два шага на небеса

– Скажи, – задумчиво произнесла Лора, – неужели сотрудник советского посольства зарабатывал так много?

– Слушай дальше! – ушел я от ответа. – «Двадцать седьмое июня. Витя остался с няней, которая хоть и обходится мне в копеечку, зато мы с Эминой можем побыть вдвоем. И второй плюс: няня – англичанка и очень старается через воспитание приучить парня к повелеванию, что важно для детей из скромных или неполных семей…» Так, это неинтересно… Вот! «С самого утра мы поехали на мыс. Эмина сидит на берегу, но не скучает, потому что никогда не умела по-настоящему работать. А я под водой крушу известковую плиту, в которую за два с половиной тысячелетия превратилась римская трирема, и познаю на практике, что значат ЕГО слова: „Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения, а все остальное – бледные тени этих мгновений“. Так вот, сейчас – мгновения высочайшего значения. Работа адская, но меня греет надежда…»

Я замолчал. Язык не поворачивался читать дальше. Мой взгляд плыл по строчкам, и я будто наяву слышал голос человека, умершего двадцать пять лет назад.

– Ну? – напомнила о себе как о слушательнице Лора.

– Ерунда какая-то, – пробормотал я, не в силах оторваться от рукописного текста.

– И все-таки мне неясно, почему он не женился на Эмине, – Лора думала о наболевшем.

– Он погиб при вторжении турецких войск, – ответил я. – Потому и не женился.

Лора опустилась спиной на палубу и закрыла глаза черными очками.

– Ну, что мы будем делать? – спросила она. – Осталось чуть больше суток.

– Завтра утром поедем в Фамагусту, – ответил я, поднимая с палубы автомат и оттягивая затвор. – Шматько должен вывести нас на братков. – Я снял ствольную крышку, вытащил пружину с налипшим к ней песком, затем газовый поршень. – Тряпку подай, пожалуйста!.. Думаю, что драка будет серьезной, но это наш единственный шанс… О-па! А магазин-то легкий! Тут патронов, наверное, штук пять осталось, не больше.

Лора ни автоматом, ни патронами не интересовалась. Она лежала неподвижно, скрывая глаза за черными очками. Я насухо протирал детали, поглядывая на девушку. Если бы каждый человек в обязательном порядке вел дневник, мечтал я, то в первую очередь я выкрал бы его у этой милой американки…

Я поймал себя на том, что невольно любуюсь ею и испытываю желание лечь на палубу рядом, завести ее руки ей за голову и поцеловать голые незагорелые подмышки. Но вместо того чтобы сделать это, я тихо опустил автомат на палубу и притянул к себе тетрадь Челеша.

«…Работа адская, но меня греет надежда, что я вытащу еще несколько пластин. Я сожрал воздух из шести баллонов, превратил в крошку известковую плиту размером с подиум для манекенщиц, но нашел только окаменевшую доску с бронзовой нашлепкой…»

«…Эмина считает, что я занимаюсь ерундой, и называет меня „crank“, что можно перевести и как „чудак“, и как „коленвал“, а я, чтобы не портить себе настроения, не уточняю, в каком смысле она называет меня „crank“. И все же ей не удается скрыть свой интерес к пластинам. „Ты что, оставляешь их у себя в номере? – проговорилась как-то. – А не боишься, что уборщица найдет?“ Я ей ответил: „Нет, не боюсь, потому что пластины прячет Витька, а туда, где он их прячет, никакой взрослый не пролезет“. Хорошо, что сын сам еще толком не понимает, что делает. Для него это всего лишь забавная игра…»

«…Согласен: лучшее средство хорошо начать день – придумать, какую радость я могу доставить хотя бы одному человеку. Альтернативы уже нет, этот человек – мой сын. Без Эмины я чувствую себя так, словно снял с себя тесные ботинки, натершие мне ноги до кровавых мозолей. Я лежу в постели с ангиной – пересидел в холодной воде. Эмина уехала вчера в Кирению вместе с сотнями курортников, которые испугались турецкой оккупации. Все говорят о войне. Я не верю…»

Это была последняя запись. Я кинул тетрадь на палубу. Лора не спала. Не поворачивая головы, она безразличным голосом спросила:

– Интересно?

– Они расстались девятнадцатого июля, – ответил я. – Эмина уехала из Фамагусты, и последний день своей жизни Марат посвятил сыну.

Не случайно мадам интересовалась этрусскими пластинами, думал я, стягивая с себя гидрокостюм. Аналог она увидела в римском музее и вспомнила о подводных поисках своего «крэнка». Вспомнила и поняла, что Марат не успел вывезти пластины из Фамагусты, потому что погиб на следующий день после их расставания. И она, решительная женщина, ринулась окучивать повзрослевшего Виктора, надеясь хитростью вытянуть из него фотоснимки и по ним вычислить номер, в котором «крэнк» жил двадцать пять лет назад и где до сих пор пылится бесценное сокровище…