Андрей Дышев: Кодекс экстремала

Привалившись к стойке, спиной ко мне стоял Леша. Он смотрел на красную дверь. Оттуда выводили людей. Гурули вели под руки двое крепких парней. Его не стали подводить к дверям и вывели через оконный проем. Мне показалось, что Гурули мельком взглянул на меня и усмехнулся.

Роза прошелестела плащом рядом с Нефедовым, остановилась на секунду и гневно сообщила ему:

– Я этого так не оставлю! У меня есть кому пожаловаться на этот беспредел!

Моргуна, накрытого простыней с головой, вынесли на носилках.

Затем по залу прошла невысокая молодая женщина в ярко-красном костюме. Казалось, что она идет сама по себе, а двое конвоиров сзади нее – всего лишь случайные прохожие. Стук ее каблуков эхом метался под высоким потолком. Она шла медленно, легко выбрасывая ноги вперед, словно гуляла по осеннему парку и поддевала туфлями опавшие листья. Это была Эльвира Милосердова. Она остановилась рядом с Лешей, подняла на него глаза, улыбнулась ему.

– А-а, касатик! – ласково произнесла она. – Так ты, выходит, мент поганый? Поздравляю. Ты многого достиг. За решетку, можно считать, меня упрятал. – Она вздохнула. Лицо ее брезгливо скривилось. – А вот любви моей ты так и не добился. Не по силам оказалось. Но зато теперь отведешь душу, побалуешь больное самолюбие. Не себе – так никому, да?

Она сплюнула ему под ноги и вышла на улицу.

Я не видел лица Леши и не понял, что с ним произошло, но к нему вдруг близко подошел Нефедов и сухо сказал:

– Прекрати, майор. Возьми себя в руки!

А потом я спал или, может быть, просто сидел без сознания, привалившись спиной к стойке, и мне казалось, что Анна по-прежнему лежит на моих коленях, а я глажу ее волосы; одна сережка из ее левого уха потерялась, в розовой мочке осталась лишь едва заметная дырочка. Я будто бы коснулся ее пальцем. Больно было прокалывать, думал я, но она наверняка терпела и виду не подавала. Анна умела терпеть боль…

Когда открыл глаза, никого рядом со мной не было, лишь блестели осколки на мраморном полу да чернели капли крови, похожие на засохшие лепестки карликовой розы.

Точку поставила пуля. Анна была беременна, и кусочек свинца калибра 5,45, попавший ей в живот, убил нашего неродившегося ребенка.

Семь дней я провел под окнами реанимационного отделения клиники Склифосовского – внутрь меня не пускали. На восьмой день Анна открыла глаза и шепотом спросила у дежурного врача, жив ли Кирилл Вацура. Врач ничего не знал обо мне и пообещал выяснить этот вопрос. Анна решила, что я убит, стиснула зубы, сдерживая стон, и дернула обеими руками, вырывая из вен иглы капельниц.

После этого мне разрешили войти к ней. Анна крепко сжала мою руку и не отпускала до тех пор, пока меня не выставили за двери.

Она возвращалась к жизни очень медленно. Когда ее выписали, была настолько слаба, что не могла подниматься по лестнице, и я носил ее на руках.

В первых числах ноября, когда Москву завалило мокрым снегом, мы с Анной улетели в Крым.

Нефедову по ранению дали отпуск, и он приехал к нам. Рассказывал, что Малыгину присвоили подполковника и наградили каким-то орденом. Он просил меня ни в чем не винить Лешу. Да я, собственно, ни в чем и не винил. Но дружбы у нас с ним больше не получилось.

Перед отъездом Валера сюрпризом преподнес нам несколько документов. Через своего адвоката он выбил для нас с Анной крупные денежные компенсации за моральный, материальный и физический урон. Через две недели с арестованного счета «Милосердия» на мое имя поступила такая впечатляющая сумма, что мы с Анной тотчас принялись строить на дачном участке новый дом. Анна сама выбрала проект и доработала его с учетом своей приверженности средневековому стилю.

В конце января строительная бригада возвела стены, которые были миниатюрной копией бастионов Генуэзской крепости, и заложила фундамент дома.

Весной мы отпраздновали новоселье. Из огромного полукруглого окна нашей спальни открывается прекрасный вид на Портовую башню, мощное тело Крепостной горы и, конечно, на море, которое жестоко испытало нас и наши чувства и связало на всю жизнь.

Дикий остров из окон нашего дома не виден даже в ясную погоду.